Скользя во тьме - Филип Дик

— Если вы, мудозвоны, прекратите трещать как куча торчков навинченных, — прорычал Баррис, — я все-таки смогу завершить свои вычисления и сказать вам, как эта конкретная машина с ее конкретным весом будет справляться с четырехбаррелевым карбюратором «рочестер», модифицированным, разумеется, меньшими по размеру жиклерами холостого хода. — Теперь он явно не на шутку озлился. — Так что ЗАТКНИТЕСЬ!

Лакман раскрыл книжку, которую притащил с собой из дома. Затем вдохнул побольше воздуха, раздувая свою и без того мощную грудь. Бицепсы его тоже вздулись.

— Хочу тебе, Баррис, кое-что почитать, — сообщил он и принялся довольно бегло декламировать. — «Он, кому дано узреть Христа более реального, нежели всякая иная реальность…»

— Что-что? — переспросил Баррис.

Лакман продолжал читать:

— «…нежели всякая иная реальность в Мире, Христа всюду сущего и всюду приумножающего величие, Христа как конечное определение и плазматический Принцип Вселенной…»

— Что это за потетень? — спросил Арктур.

— Шарден. Тейяр де Шарден.

— Бли-ин, Лакман, — протянул Арктур.

— «…такой человек воистину пребывает в зоне, где никакая множественность его не тревожит, но коя тем не менее суть наиактивнейшая мастерская универсального самоосуществления». — Лакман захлопнул книжку.

Испытывая сильнейшие опасения, Чарльз Фрек встал между Баррисом и Лакманом.

— Остыньте, парни.

— С дороги, Фрек, — скомандовал Лакман, занося кулак для убийственно-размашистой плюхи Баррису. — Ну, Баррис, сейчас ты у меня такой пизды огребешь. Нехуй старших говном обкладывать.

С диким и жалобным блеянием Баррис выронил фломастер с блокнотом, а затем неуверенно драпанул к открытой передней двери дома, вопя на бегу:

— Я слышу, как звонят насчет подержанного карбюратора!

Все трое смотрели, как он исчезает за дверью.

— Я же просто пошутил, — пробормотал Лакман, потирая нижнюю губу.

— А что, если он прихватит свой пистолет с глушителем? — спросил Чарльз Фрек. Его нервозность перешла все границы. Он начал мало-помалу пододвигаться к своей машине, чтобы в темпе залечь за нее, если Баррис опять появится и затеет беспорядочную пальбу.

— Ладно, продолжим, — предложил Лакману Арктур. И они снова по самые уши погрузились в работу с машиной. Чарльз Фрек тем временем опасливо слонялся вокруг своей машины, недоумевая, какого черта его вообще сегодня сюда понесло. Сегодня здесь и не пахло той славной атмосферой, какая тут была раньше. Он сразу почувствовал в шутках какой-то скверный подтекст. Что же тут, блин, не так? — задумался он, а потом с мрачным видом забрался в свою машину и завел мотор.

Неужели здесь тоже все становится скверно и тяжело, размышлял Чарльз Фрек, как было последние несколько недель в доме Джерри Фабина? А раньше здесь было славно — все торчали и оттягивались, тащились от кислотного рока, особенно от «Стоунз». Донна сидела в своей кожаной курточке и сапожках, наполняя капсулы, Лакман забивал косяки и рассказывал про семинарские занятия которые он планирует вести в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса на предмет курения дури и забивания косяков, и как он в один прекрасный день забьет идеальный косяк, который затем поместят под стекло, в заполненный гелием демонстрационный ящик Зала Конституции как часть Американской истории, рядом с другими подобными предметами примерно такой же значимости. Если оглянуться назад, подумал Чарльз Фрек, даже когда мы с Баррисом недавно сидели в «Фиддлерсе»… даже тогда было лучше. Все началось с Джерри Фабина, подумал он. Сюда обрушивается то же самое, что унесло Джерри. Как могут такие славные дни, события и моменты так скоро сделаться отвратительными, причем без всякой причины, без всякой реальной причины? Вдруг раз — и перемена. Которую ничто не вызвало.

— Я сваливаю, — сообщил Чарльз Фрек Лакману и Арктуру, которые наблюдали, как он заводит машину.

— Брось, приятель, оставайся, — с теплой улыбкой сказал Лакман. — Ведь ты нам брат.

— Не, я порыл.

Тут из дома опасливо вышел Баррис. В руке у него был молоток.

— Ошиблись номером, — прокричал он, приближаясь к ним с величайшей опаской, то и дело останавливаясь и приглядывась, будто инопланетный краб в фантастическом боевике.

— А молоток зачем? — поинтересовался Лакман.

— Мотор чинить, — предположил Арктур.

— Подумал, что захвачу его с собой, — объяснил Баррис, осторожно приближаясь к «олдсу», — раз уж был в доме, и он мне на глаза попался.

— Самый опасный тип человека, — заметил Арктур, — это тот, который собственной тени боится. — Это было последнее, что, отъезжая, услышал Чарльз Фрек. Он тут же задумался, кого имел в виду Арктур — не имел ли он в виду его, Чарльза Фрека. Потом ему стало стыдно. Но, блин, подумал он, чего там тусоваться, когда у них такой крутой облом? При чем тут трусость? Никогда ни в какие разборки не ввязывайся, напомнил себе Чарльз Фрек, — таков был его жизненный девиз. Так что теперь он без оглядки уезжал прочь. Пусть они там хоть все друг друга замочат, подумал он. Кому они на хрен нужны? И все же ему было скверно, по-настоящему скверно, что пришлось вот так их бросить, увидев такую мрачную перемену, и Чарльз Фрек снова задумался, отчего это, почему и что это значит. Но затем ему пришло в голову, что, может статься, все снова пойдет по-старому, снова будет славно, и это его порадовало. Собственно говоря, это даже сподвигло Чарльза Фрека, пока он крутил баранку, избегая невидимых полицейских машин, прогнать в голове короткий глючный номер:

ТАМ ВСЕ ОНИ СИДЕЛИ КАК РАНЬШЕ.

Даже те, кто умер или выгорел, как Джерри Фабин. Все они там сидели, и был там типа ясный белый свет — не дневной, а куда лучше — и типа море, что плескалось и под ногами, и над головой.

Донна и несколько других девушек смотрелись так классно — на них были лифчики от купальников и шорты или сорочки с бретельками без всяких лифчиков. Слышалась музыка, но Чарльз Фрек никак не мог разобрать, что это за вещь и с какого альбома. Наверное, Хендрикс! — подумал он. Точно, старая вещь Хендрикса — а затем это вдруг стала Дженис. Все они: Джим Кроус, Дженис, но особенно Хендрикс. «До того, как умру, — долдонил Хендрикс, — дайте прожить мою жизнь, как мне хочется» — и тут глючный номер в момент лопнул, потому как Чарльз Фрек забыл и про то, что Хендрикс умер, и про то, как именно умерли и Хендрикс, и Джоплин, не говоря уж о Джиме Кроусе. Хендрикс и Джоплин оба сидели на героине, два таких безумно классных человека, такие фантастические люди. Чарльз Фрек вспомнил, как ему рассказывали про то, что менеджер Дженис только время от времени отстегивал ей пару сотен баксов. Остальное, все, что она заработала, Дженис взять не могла — из-за пристрастия к наркотикам. А потом он услышал у себя в голове ее песню «Все кругом — одиночество» и заплакал. В таком состоянии Чарльз Фрек ехал домой.