Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов

про что-то в этом роде. «My, my, ту, Delilah!..» А я назвал свою дочь Евгенией! И вот надо же, вас встретил! Это судьба! Я вас хочу угостить, Евгений! Не откажите, я очень вас прошу!..

Тут уж брат не в силах был устоять: повстречал почти родную душу! Почему бы и впрямь не выпить с хорошим человеком по бокалу шампанского? Тем более у него такая радость!.. Тот сидел неподалёку и воодушевленно потащил Женю к своему пустовавшему столику. Женя, будучи совсем трезвым, негромко произнёс соответствующий данному случаю тост, чокнулись, выпили… А что было дальше, он потом вспомнить не мог: всё вокруг поплыло и закружилось.

Швейцар рассказывал, что тот молодой человек, никогда ранее в «Софии» не бывавший, вывел под руку качающегося Мартынова из ресторана и повёл его куда-то за угол… На следующий день Женя очнулся в сыром подвале, в совершенно незнакомом ему месте, без золотого перстня (приятного напоминания о «Братиславской лире»), швейцарских часов, кожаной куртки, американского ремня и, конечно же, без денег. Когда старший лейтенант милиции выяснял в ресторане подробности случившегося, то и метрдотель, и официантка говорили, что очень удивились, увидев пьяным Мартынова, буквально 5 минут назад пребывавшего в идеально трезвом состоянии и собиравшегося уходить домой. Кто был тот «молодой отец» с лицом неопределённой национальности, никто не знал, и после никто и никогда его здесь, разумеется, не видел.

На удивлённые, а для милиционера наивные Женины вопросы, чего могли ему подлить или подсыпать в бокал, старший лейтенант, улыбаясь, отвечал:

– Женя, в жизни всякое бывает! Успокойся. Мы-то с криминальным миром каждый день сталкиваемся. У них такое разнообразное меню для столь доверчивых людей, как ты! Считай, что тебе капитально повезло: жив, здоров… А всё, что украли, ты себе уже новое купил. Мы его, конечно, будем искать… Но ты сам теперь будь поумней! От их напитков можно в следующий раз не подняться.

Вот такая приключилась «Дилайла».

Помню, в конце 70-х брат в течение года получал письма «из зоны» от «пропащего зэка по кличке Трубач», как тот подписывался и как его якобы прозвали «на зоне» за громкий, почти трубный храп во время сна. Трубач оповещал, что скоро должен выйти на свободу, и, как только это произойдёт, он приедет в Москву к своему любимому певцу Мартынову – за помощью и денежной поддержкой на первое время. Для начала ему нужно было «немного» – тысяч двадцать, чтобы стать на ноги. А потом он всё вернёт с процентами и даже может взять любимого певца в своё дело: там доля Мартынова за начальную поддержку будет такой, что больше музыканту ни петь, ни играть, ни сочинять не придётся! С каждым новым письмом предвкушение свободы и долгожданной встречи в Москве становилось всё более агонизирующим, планы на будущее были однозначно шизофреничными. Накал напряжения в письмах возрастал, и было понятно, что Трубач сознательно нагнетает давление на психику своего любимца по принципу «чаплинских афиш» (перед прокатом новых фильмов Чарли Чаплина, как рассказывают, применялось такое рекламное действо: у кинотеатра выставлялся большой рекламный щит, на котором рисовали трость и подписывали: «СКОРО»; через несколько дней на этом же щите пририсовывали пару башмаков и дописывали: «ЕДЕТ»; ещё через несколько дней дорисовывали шляпу-котелок и добавляли: «К НАМ»; потом на щите появлялись усики с бровями и имя «ЧАРЛИ»; и на самой последней стадии, когда ожидание и предвкушение достигало апогея, на афише наконец дорисовывали фигуру и лицо знаменитого артиста и дописывали его фамилию «ЧАПЛИН»). Женя показал первые 3 письма своим друзьям из уголовного розыска. Те навели справки, отдали письма эксперту и успокоили брата: письмена были не из зоны, и писал их не зэк. Это была московская работа, и отправлялось «зэковское творчество» из Подмосковья. «Зонные» письма всегда прочитываются специальными сотрудниками (во всяком случае, так было в недавние годы) и отправляются в конвертах определённого образца, с соответствующим штемпелем. Будь в них подобное содержание, их бы сразу «завернули обратно» этому же Трубачу. Но, так или иначе, письма приходили, и их кто-то злорадно сочинял, трудился, стараясь доставить певцу побольше радости и удовольствия от общения с «истинным ценителем» его таланта, желая вдохновить артиста на высокое творчество и духовно поддержать его в трудах, поисках и дерзаниях.

Многие люди думают, что известному человеку, тем более артисту, все готовы оказать услугу, что перед ним все двери распахиваются сами собой. Это, увы, не так. Здесь действует известный закон: если к чему-нибудь что-то прибавилось, значит, это что-то от чего-нибудь отнялось. Если стало больше друзей, значит, стало больше врагов. Если артиста кто-то боготворит, значит, кто-то его на дух не переносит. И эти перепады от белого к чёрному и от любви к ненависти знакомы каждому популярному артисту, а также любому известному человеку и сколько-нибудь значительному деятелю, независимо от сферы его деятельности.

Мне вспомнился случай, происшедший в 1989 году с народным артистом СССР Евгением Леоновым, образно и впечатляюще рассказанный Николаем Караченцовым. Загруженный съёмками, весь в актёрских делах, Николай Петрович после репетиции в театре Ленинского комсомола прибежал на студию грамзаписи наложить голос на фонограмму моей песни. Я спросил его тогда, почему он как-то «не в духе» сегодня?

– Да, – ответил популярный артист, – не могу понять, что с людьми происходит. Все вокруг по-волчьи озлоблены друг на друга, недоброжелательны, надменно-циничны. Я в таком энергетическом поле чувствую себя как не в своей тарелке.

Подчеркну, это происходило ещё только в 1989 году. Тогда, словно весной, едва распускались «цветочки» на посаженных перестройкой заморских демократических деревьях, и никому не было ведомо, что за плоды вскорости созреют на диковинных тех деревах.

Сделав пару вокально-распевочных упражнений, Николай Петрович продолжил со вздохом:

– Вот сейчас разговаривал с Евгением Павловичем Леоновым. Милейший человек! Наверно, самый любимый в народе из всех актёров. И представляешь, он не смог приехать вовремя в Москву из Пырловки: ему билета на Пырловском железнодорожном вокзале не дали!.. В кассе был, как всегда, «лом», он подошёл к окошку дежурного по вокзалу. Виновато улыбаясь, тихо представился и попросил посодействовать ему в билетно-транспортной проблеме, так как завтра у него репетиция и спектакль в театре. А эта кобра из окошка отвечает: «Все билеты – в кассе и приобретаются в порядке живой очереди»! Он ей совсем робко: «Извиняюсь, красавица, за надоедливость. Рожа у меня всем знакомая, вон – и так уже весь вокзал пялится. Нестерпимо мне это, хочется куда-нибудь спрятаться. В очереди меня вообще засмеют, там ведь человек шестьдесят стоит, уже гогочут, пальцем сюда показывают… Может быть, войдёте в положение бедного артиста? А?..» И стерва эта, войдя в положение артиста, изрыгнула: «Рожу