Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов

послал по большой магнитофонной бобине с записями своих песен в оба адреса, снабдив бандероли коротенькими записками-комментариями. Через две недели от одного адресата пришла обратная бандероль с Жениной бобиной и коротким письмом, написанным в таком возмущённом тоне, словно сочинял его знаменитый государственный обвинитель А.Я. Вышинский и адресовал злостному врагу Советской власти.

Приблизительное содержание письма было таковым:

Как вам не стыдно распространять свои песенки, минуя государственные органы распространения? Вы и так уже заполонили всё! Скоро включить утюг будет страшно: оттуда зазвучит ваш голос! Если бы ваши песни были достойны, их бы нам прислали из Москвы по официальному каналу, как все другие, а если они пошлы или несовершенны, тут уж, извините, помочь никто не сможет. И вообще, наше радиовещание призвано пропагандировать творчество своих, республиканских, авторов, а не московских. Я сообщу куда следует о вашей постыдной деятельности, будьте в том уверены!

Столь «доброжелательное» письмецо, мягко говоря, подпортило брату настроение. Впрочем, всего лишь на один день. На следующий же день пришло послание из другого радиокомитета – письмо совершенно противоположного тона, восторженное, благодарственное и приветственное. К нему были приложены стихи местных поэтов, которые предлагались Жене в качестве текстов для его будущих песен. Это, наверное, ещё одна иллюстрация закона сохранения энергии в единой энергосистеме: если где-нибудь температура понизилась, значит, где-то она должна повыситься.

Брат не был (слава богам!) «задавленным», «невыездным» артистом, потому не знал многих трудностей и унижений, известных некоторым его коллегам. А в эту категорию можно было «вляпаться» совершенно случайно и без каких-либо поводов к тому. Удивляться тут нечему, если знать, что в списке попавших в немилость власти Жениных современников были, например, такие популярнейшие и в политическом смысле безобидные имена, как Валерий Ободзинский, Галина Ненашева, Юрий Антонов, Нина Бродская, Александр Градский… На рубеже 70–80-х годов я учился в консерватории, живя в общежитии (хотя ночевал чаще всего у брата), и знаю, как бдительно сотрудники КГБ выслеживали среди студентов кандидатов в отщепенцы. Агенты внедрялись в консерваторскую среду в качестве совершенно официальных, правда, бездарных студентов, занимали должности председателей студсовета и профкома, секретарей комитета комсомола, жили среди нас, выпивали и танцевали вместе с нами, влезали в души и даже постели. А потом составляли списки: кто из наших дружит с иностранцами, у кого с иностранцами любовные связи, кто собирается вступить с ними в брак и тем самым «предать Родину»… Все более-менее заметные студенты подвергались «оперативной разработке на предмет возможного предательства». Впоследствии я по своим, близким к КГБ, каналам узнал имена этих разведчиков-оперативников, обхаживавших и меня на всём протяжении моей учёбы в Москве. Благодаря им, к удивлению своему и Жениному, я по результатам спецпроверки, длившейся 10 месяцев, оказался «неблагонадёжной личностью, активно общающейся с иностранцами». Такого определения хватило, чтобы моя кандидатура стала по политическим соображениям негодной для работы в молодом Кремлёвском оркестре, куда после консерватории и службы в армии меня рекомендовали авторитетные люди, в том числе и брат.

Приставали очень вежливые комитетчики и к Евгению Григорьевичу, несколько лет терпеливо доказывая ему, что если русский артист сотрудничает с органами, то в этом ничего постыдного и его порочащего нет. Они, по-своему, конечно, были правы, но Женя ловко уходил от их домогательств, каждый раз переводя встречи и разговоры с ними в обычные застолья и выпивки, сопровождавшиеся песнями и весёлыми анекдотами. Может быть, в результате совершенно очевидной Жениной простоты и открытости, личные общения чекистов с братом перешли в обычные приятельские, а в паре случаев даже дружеские взаимоотношения, не касающиеся каких-либо дел, связанных с госбезопасностью.

Глава XVIII

Проблемы «пробивания» песен в эфир я уже отчасти касался. Ей можно было бы посвятить отдельную книгу. Ведь битва за эфир, особенно за телеэкран, – характерная черта современной борьбы за жизнь на всех уровнях – от артистического до политического. Поход за эфирной победой – это сегодняшний путь сквозь огонь, воду и медные трубы. И как бы ни лукавили некоторые, заявляя, что им эфир не нужен, что они и без него известны, – они известны в любом случае благодаря всё тому же ненавистному «ящику», в котором нет места всем, в котором даже избранным тесно, а порой просто невыносимо. Какие только силы не участвуют в борьбе, чтобы одному артисту помочь «влезть» в телепрограмму, а другому помочь «выпасть» оттуда! Все, до самого верхнего эшелона власти, порой оказываются задействованными, например, в битвах за «Песню года» или за праздничные концерты в Кремле. Как будто своих – политических, хозяйственных, военных – проблем у правительственных чиновников не хватает.

Почти как суровый приговор судьбы можно было в 70–80-е годы расценивать изречения, исходившие из уст «высшей» редактуры гостелерадио и касающиеся Евгения Мартынова. Например, такие: «Ждановой не нравится ямка на твоём подбородке»; или: «Черненко сказала, что ты слишком поправился»; или вот ещё: «Лапин терпеть не может эту певицу, хоть она и поёт твою, хорошую песню»; а вот какая отповедь: «Народу нравится – это, извините, ещё ничего не значит, мы должны ваш народ воспитывать»; оригинален и следующий сказ: «Черкасов сказал, что, если ты, Женя, настаиваешь, он – по дружбе – готов отснять тебя с новой песней, только в эфир ты с ней всё равно не попадёшь»; и напоследок самое, наверно, глубокое изречение, из слыханных мной: «Стелла Ивановна говорит, что у Мартынова лицо не артиста, а приказчика и до революции ему бы в полосатых штанах в трактире служить». Как мы знаем, последнее высказывание глубоко запало в душу и самому Мартынову, если оно, произнесённое в 1976 году, вспомнилось брату в 1990-м, запечатлевшись, таким образом, в его публицистических записках.

Время бежит, многое в жизни меняется, да мало что в разгар перестройки поменялось в лучшую сторону. К 1990 году высшая власть словно махнула рукой на музыкальный эфир, культуру, эстраду… Наконец-то! Однако не тут-то было: власть в эфире перешла к людям попроще, но с обширными меркантильными интересами. Она незаметно рассосалась, утекла как вода между пальцев – от когда-то «высоких» главных редакторов куда-то вниз, к младшим, которые стали полными хозрасчётными хозяевами своих передач: к ним не подступиться, до них не дозвониться, им ничего не надо, у них уже давно (на год вперёд) всё свёрстано. Советы не проводятся, письма телезрителей и радиослушателей из редакций мешками выносятся в пункты приёма макулатуры – для получения талонов на дефицитные товары[14]. Я не случайно уже в который раз отклонился немного в сторону от конкретного биографического стержня, – я сделал это для того, чтобы было легче понять то положение, в котором когда-то находились и в 1990 году оказались артисты эстрады и авторы-песенники.

Женя настолько близко принимал к