Свидетельство - Лайош Мештерхази

Эндре Капи каждый вечер просиживал теперь в «Шанхае» и не сводил глаз с очаровательной блондинки. Вскоре они, уже не таясь, вместе уходили домой, вместе ездили в театр, катались на лыжах, бывали в обществе друзей. В этот период Капи готов был ради Клары забросить все дела. Любовь их, о которой очень тепло судачили в светских кругах, достигла своего апогея, как вдруг, в апреле сорок четвертого, Капи получил повестку явиться на призывной пункт. По-видимому, военные способности Эндре Капи были оценены выше коммерческих. Поговаривали, впрочем, что в момент принятия этого жизненно важного решения в военно министерском портфеле шарила рука графа Тивадара Эрдёди, владельца другой оптовой фирмы стройматериалов (ранее «Якоб Розенблют и сыновья»). Разумеется, Эндре Капи предпринял со своей стороны все необходимые шаги, но его дружески приструнили: радуйся счастью, получишь хорошее назначение, будешь командиром роты, что возводит укрепления в Карпатах.

Эндре Капи вряд ли можно было назвать гением стратегии или, скажем, тактики, однако, как армейский офицер, он имел отличную аттестацию: был элегантен, обладал счастливой наружностью, почтительно держался со старшими и с начальством, умел найти общий язык с подчиненными. Он любил говорить, что «солдаты за него и в огонь и в воду», — и действительно, пользовался у солдат симпатией. Впрочем, до испытания огнем, к счастью для него, дело не доходило. Итак, господину лейтенанту Капи пришлось отправляться в армию. Душераздирающая разлука и романтические Карпатские горы, тогда еще отдаленная, но зловеще быстро приближавшаяся канонада и, наконец, всеобщая атмосфера «живем только раз» — все это натолкнуло его на мысль обвенчаться перед отъездом с Кларой Сэреми. Церемония состоялась в узком кругу друзей, новобрачные поклялись в вечной любви, а Клара и на этот раз поразила всех восхитительнейшим туалетом. Под торжественные звуки органа плыл по всей церкви в клубах ладана громкий восторженный шепот о том, что огромные бриллианты в ушах у невесты — настоящие!

К сожалению, вследствие непредвиденного оборота дел на фронте, отличная должность командира роты, «укрепленной по линии Арпада», оказалась столь же ненадежной, как и сама линия. В июне сорок четвертого Эндре Капи еще смог на одну-единственную, но незабываемую ночь наведаться к своей юной супруге. Но уже в августе, сделавшись командиром маршевой роты, он нюхнул вдосталь и крови и пороху. В октябре Капи назначили офицером штаба пехотного батальона, занимавшего оборону под Дебреценом. Батальон вскоре разгромили наголову, а Капи во главе роты новобранцев снова пришлось кланяться пулям — теперь уже под Кечкеметом. К декабрю от его роты уцелел всего один взвод, и стоял он теперь к северу от Монора в пронизываемых ледяным ветром перелесках, так мило шелестевших в мирные времена.

Теперь Эндре Капи снедало одно лишь желание — попасть домой. Много месяцев он не знал женщины, не имел даже мимолетной фронтовой интрижки. И, странное дело, — его не тянуло на такие связи. Ему нужна была Клара. До безумия, до боли в сердце. Кто-кто, а он знал, как умопомрачительно хороша и волнительна его Клари. И еще знал, что имеет все основания сомневаться в ее верности, хотя она-то могла не сомневаться в неподдельности подаренных им бриллиантов. Война надвигается на Будапешт, скоро там пройдет фронт, город будет занят противником! По рассказам товарищей и по собственному опыту пребывания в Карпатах Капи знал, что это означает для бедных беззащитных женщин!

В штаб он попадал теперь редко и уже много недель подряд жил в монорской грязище, словно первобытный человек: измятый, промокший до костей, грязный. И — под непрекращающимся огнем противника. Но все же какими-то путями и до него дошел слух: скоро их «перебросят» в резерв, в Задунайщину! «Нет! — вдруг проснулась в Капи сумасшедшая ревность. — Нет и нет! Во что бы то ни стало попасть домой, вырваться туда любой ценой — даже ценой побега».

«Домой!» — эхом содрогалось все его существо в холодную, стылую и в то же время горячую от артиллерийского шквала ночь. Домой — хотя бы с помощью тех, кто сейчас по другую сторону переднего края. С помощью вон тех перебегающих вдали маленьких фигурок в серых шинелях, которые все приближаются, подползают все ближе… Они-то уж наверное дойдут до Будапешта.

Слово «домой» было на устах и у рядовых солдат. К тому же господин ротный больше не орал и не наказывал за «пораженческие разговоры». И люди осмелели, стали показывать ему спрятанные за пазухой листовки: «Уж я и не знаю, господин лейтенант, как оно все, а только, может, так было бы лучше». Много недель они не получали писем, горячей пищи. Впрочем, и холодную им доставляли раз в три-четыре дня. Далеко справа, за холмом, расположился второй взвод, слева, еще дальше, — подразделение немецких эсэсовцев.

Однажды вечером на них обрушился жесточайший артогонь, а затем еще более страшный минометный. И вдруг приказ по телефону: «Отойти на следующий рубеж». Перед ними, в нескольких сотнях метров, была лощина с крутыми склонами, поросшая густыми, непроходимыми зарослями шиповника, черной ежевики, колючей акации. Ветры густо забили их прошлогодней листвой и сухими полевыми сорняками…

Капи положил трубку.

— Ну как, ребята?.. Сюда или — туда?

— Так ведь… если можно, господин лейтенант… лучше туда!

— Тогда, ползком за мной — марш!

Перебежчики рассчитывали, что к утру советские войска подойдут к месту их укрытия. Но русские, не двигаясь, стояли в полукилометре от них, на противоположном склоне лощины, как раз перед позициями эсэсовцев. День прошел спокойно. Конечно, винтовочный и пулеметный огонь не прекращался ни на минуту, но орудия били теперь где-то в стороне. В полдень по лощине двинулось несколько советских танков. Выйдя на линию, которую накануне занимал взвод Капи, они открыли сильный огонь по немцам. За танками на штурм пошла пехота. Немцы ответили яростным пулеметным огнем. Откуда-то вылезла и затявкала противотанковая автоматическая пушка. Один танк ей все же удалось подбить. А немецкий пулеметный расчет принялся методично обстреливать место, где укрылись солдаты Капи, — то ли заметили их, то ли палили наугад. Русские, не останавливаясь, продолжали наступать.

— Господин лейтенант, эти идиоты швабы по нас бьют.

Капи оглядел долину, прикинул соотношение сил и решился.

— Тогда давай, ребята, ответим им!

Пока танки с грохотом и лязгом мчались на фашистские позиции, тридцать винтовок и четыре пулемета взвода Капи обрушили свой свинец на отлично видимые цели — огневые точки эсэсовцев. Наступавшие советские солдаты, может быть, и не заметили бы этой неожиданной поддержки, но возглавлявший атаку майор-танкист обратил на нее внимание.

В тот же вечер Эндре Капи ужинал с майором-танкистом за одним столом, сымпровизированным из снарядного ящика, а солдаты Капи — за исключением двух убитых и пятерых раненых — от всего сердца братались с крепкими русоволосыми украинскими хлопцами. Солдаты-перебежчики. все как один, обтянули кокарды своих пилоток красным сукном. Украсил красным сукном пилотку и Капи. Увидев это, один из его солдат — коренастый паренек с Куншага — весело крикнул:

— А ведь мы теперь партизаны, господин лейтенант!

Наутро майор разбудил Капи радостной вестью — в Дебрецене образовано Венгерское национальное собрание! — и спросил, не хочет ли он, Капи, пойти на службу новой, демократической власти. В полдень венгерский лейтенант Капи на советской штабной машине уже мчался, — насколько, конечно, можно было мчаться по забитым колоннами, разрушенным бомбежкой дорогам, — в сторону Дебрецена.

Двадцать третьего декабря правительственный комиссар банка вызвал к себе Ласло Саларди. Комиссар сидел за письменным столом и читал какой-то документ, отпечатанный литографским способом. Глаза у комиссара были опухшие, красные. «Уж не плакал ли?» — удивленно подумал Ласло.

— Скажите, господин доктор, когда будет закончена работа в хранилищах? — хриплым голосом спросил комиссар.

— Недели через две-три, господин правительственный комиссар.

Комиссар встал из-за стола и, вздохнув, подошел к окну.

— Две-три недели? — переспросил он и пожал плечами.

Ласло решил, что на него донесли. Это мог сделать, обозлившись на него, «мальчик со странными влечениями», сопляк-нилашист, следивший за эвакуацией банковских ценностей. Тем более что работа в хранилищах действительно шла очень медленно. Человек знающий сразу угадал бы здесь саботаж. Упаковочные ящики давным-давно стояли наготове, но ни один из них не наполнили банковскими ценностями, не говоря уже об отправке.

Ласло не сомневался, что комиссар вызвал его именно поэтому, и приготовился объяснять, доказывать, какой осмотрительности и ответственности требует их работа — проведение инвентаризации. Шуточное ли дело — миллионные ценности!..