Схватка - Ильяс Есенберлин

Еламан пожал плечами.

— А что мне вспоминать? Не знаю — и все.

— Не знаете?

— Нет.

— Хорошо. Вот вам заверенная выписка, ваша канцелярия получила докладную записку за подписью Даурена Ержанова и Нурке Ажимова. Смотрите, графа «содержание»: «О геологической разведке в Жаркынском ущелье». Теперь вам ясно, что не все следы утеряны. Где эта докладная?

Еламан пожал плечами.

— Не знаю, не помню.

Наступило молчание.

— Слушайте, Еламан, — сказал наконец Жариков, — я ведь думал, что вы умнее. Вы понимаете, что происходит? Следы привели нас к вам вплотную, и мы вас уже не оставим. Вы будете отвечать, и не по закону тех времен, а по нашему сегодняшнему закону. Вы и ваш проклятый Харкин. Я даю вам последний шанс, покайтесь, загладьте свою вину хотя бы частично. Расскажите все честно. Вы уничтожили эти бумаги?

— Я уже вам сказал, — ответил Еламан, — я ничего не знаю и ничего не трогал. Что ж касается всего остального, то, дорогой генерал, я работал на победу, и страна победила. С меня хватит. Больше я ничего не хотел и не хочу.

— Ой господи, страна победила! — вздохнул Жариков. — Из-за вас она пришла, победа? Сколько лишней крови вы, харкины и курмановы, прибавили к неизбежной. Насколько легче было бы победить, если бы не вы. Ладно, не об этом разговор. Разговор идет о том, что вы до сих пор еще стараетесь пакостить, что вы так ничего и не поняли за эти десятки лет?! До сих пор вы все двери предпочитаете открывать воровскими отмычками, а не ключами. Ну ладно, тут вы скажете, что, во-первых, вы были только орудием, а действовали совсем другие люди, и, во-вторых, что тогда вы были убеждены в том-то и в том-то, и если делали зло, то не ведая, что творите, так? Я бы мог вам на это, конечно, ответить, что не только вы были орудием, но и сами других людей превращали в свои слепые орудия.

— Вы можете привести примеры? — спросил Еламан. Ему страстно хотелось, чтобы Жариков назвал сейчас Ажимова. Вот тогда бы разговор сразу принял другой оборот, но Жариков спокойно ответил:

— Пока воздержусь. Я только хочу спросить:— хотите вы перейти на настоящий человеческий путь или нет?

— Я на нем и стою, — усмехнулся Еламан.

— Тогда кончим, — сказал Жариков и поднялся, — но помните: вы оттолкнули руку, которую я вам протягивал.

...Осенние заморозки ударили внезапно. Вслед за холодными дождями вдруг выпал пушистый обильный снег. Работы прекратились. Сезонники получили расчет. Остались только специалисты. И Нурке и Даурен понимали, что настала пора полного открытия расчета. И Ажимов затаился перед последней схваткой. Она должна была вот-вот наступить.

Как раз в это время Еламан выехал в Алма-Ату. Ему крайне необходимо было посоветоваться с давнишним другом и покровителем и решить, как следует вести себя в дальнейшем.

А в тот вечер Харкин сидел за столом и бросал карты. Ему опять вчера не повезло, и он оставил что-то около пяти рублей. Деньги не такие уж и большие, но если подумать, что он проиграл и вчера, и позавчера, и еще на той неделе, а до пенсии осталось еще — ого-го! — полмесяца, то есть почему быть не в себе. А тут еще жена!.. Вчера она сказала, что не зря его, ханыгу, уволили в отставку. В общем, он был очень расстроен. В это время дочка и сказала ему, что пришел Курманов. Сначала Харкин даже рассердился: нужен ему сейчас какой-то Курманов. Но потом подумал, что зря этот завхоз не ходит, значит, есть дело.

— Сейчас выйду, — сказал он дочке и собрал карты.

Еламан ждал в прихожей около вешалки. Он был в сером дорожном пыльнике.

— Здравствуйте, товарищ Курманов, — сказал Харкин, улыбаясь. — Ну хорошо, что застали. Еще пять минут — и меня бы не было. Пошел бы в подшефную школу (никакой подшефной школы у Харкина, конечно, не было), что расскажете хорошенького?

Еламан, строгий и неулыбающийся, слегка наклонил голову в знак привета и сказал:

— Если вы разрешите, я немного провожу вас.

Харкин снял с вешалки плащ и мягкую шляпу, оделся, взял палку и сказал:

— Ну, пойдемте! Минут десять у меня есть. Посидим в садике! — И пока они спускались (дом был ведомственный, пятиэтажный, с лифтом), Курманов сказал:

— Позавчера меня третий раз вызвал наш начальник — генерал Жариков.

— Ну и что? — спросил Харкин.

— Спрашивал о вас, — ответил Еламан.

— О чем же?

— Да о вашей деятельности вообще...

— А что вы знаете о моей деятельности! — огрызнулся Харкин.

Еламан пожал плечами.

— Я так ему и ответил.

Харкин к подобным разговорам был приучен давно, но все равно его покоробило; он был из тех службистов, кто мог легко вмещать в себя два противоречивых начала, два абсолютно отрицающих друг друга понимания. Абсолютная, чисто кондотьерская беспринципность и бессовестность делали это совмещение даже легким. С одной стороны, как человек не полностью глупый, он совершенно ясно и точно видел и знал, что все, что он делал в последние годы, было обманом, ложью, фальсификацией, цепью нарушений и преступлений; знал он и то, что пользы от его работы нет ровно никакой, а вреда... впрочем о вреде он не думал. Не его это было дело! И в то же время (это и была другая сторона) он чувствовал себя незаменимым и необходимым, а жертв своих искренно считал врагами, и тут сомнений у него не было: раз он, подлец, меня обманывает, раз не хочет подписывать того-то и того-то, а мне это нужно, раз он, негодяй, заставляет меня, майора Харкина, проводить с ним дни, а я бы мог отлично использовать это время для себя, раз он не желает понять, что мне нужна еще одна благодарность в приказе, значит, он подлец, коварная тварь, а следовательно, враг мой и государства, которое меня поставило на это место. Но прошел сначала двадцатый съезд, потом двадцать второй, и оказалось, что ставило его на это место отнюдь не государство, а люди, и поэтому героем он ни в коем случае быть не может. Он и с этим согласился бы, но по-настоящему сбивало его с толку и даже просто травмировало другое: стали вдруг появляться люди, которых он считал уже покойниками. И наперекор всему они, однако, жили и работали. Каждое появление значило для него припадок тоскливой злобы, унизительного страха, а иногда вызова в прокуратуру. Но до каких же пор можно писать «я не знаю, я верил», — хотя всем было ясно, что он ни во что не верил и знал все. Но никогда ни один червячок не шевельнулся в его хорошо натренированной душе и ничто не зазрило его абсолютно непробиваемую совесть. Из всех чувств, которые он испытывал по этому поводу, самое сильное было сожаление, то есть, почему он был так глуп, что выпустил их живыми? Ведь возможности его в этой области были безграничны.

Вот все это он и испытал сейчас, когда слушал Еламана.

— Так чем же он интересовался еще? — спросил он.

— Да все о деле Ержанова спрашивал, — сказал Еламан, — и все о тех его бумагах.

— Странно! Мы же вам их возвратили, — пожал плечами Харкин.

— Ну да! Но они у нас в комитете раньше прошли по регистрации и исчезли и вот...

Он не докончил, потому что понял, что говорит глупость — Харкин ни в том, ни в этом случае ни при чем. Бумаги Ержанова он отдал, ничего интересного там для него не было. Из рассуждений о кембрии многого не извлечешь!

— Вот дурак, — сказал Харкин. — Бумаги! Ну насчет бумаг вы уж сами с ним решайте! А еще что?

— Комиссия! — угрюмо буркнул Еламан. — Комиссия по проверке дел экспедиции! Сидят у нас! Председатель — академик, секретарь — из народного контроля. Опять меня таскали.

— И все о том же?

— Все о том же самом!

— Та-ак! — протянул Харкин. — Та-ак! Ну-с что вам комиссия? Вы лицо подотчетное, руку в кассу не запускали...

— Нет, клянусь, — быстро сказал Еламан, — никогда! Ни одной казенной копейки, я...

— Ну так вот, чего же вам бояться? — зевнул Харкин. — А за экспедицию в ответе все те же Ажимов и Ержанов, вы то при чем, если меди нет?

— Да ведь есть медь. Есть! Есть! — страдальчески поморщился Еламан.

— Это как же? — поглядел на него Харкин и подумал: «Новое дело! Есть медь, а говорили — нету! Это что ж они меня в сообщники берут? А куда они ее раньше прятали!»

— Землетрясение, что ли, там оказывается было, — продолжал Еламан все с той же страдальческой гримасой. Большой сброс породы произошел! Вот медь на юге и ушла в землю — слои там перепутались. Вот и все. А ниже сплошь, сплошь медь!

Харкин ничего не понял, но сказал:

— А-а! Вот оно в чем... граниты! Сброс!

— Да-да, в этом. Даурен недавно привез сейсмологов. Они определили, что там произошел какой-то типичный разлом и сброс породы. Я их потом отвозил до железной дороги — они мне и рассказали все. Уже добыты образцы. То есть Даурен добыл что-то подтверждающее и сейчас разбирается, в чем дело. А медь есть, есть там.

— А! — повторил Харкин. — А-а! Вот оно что! Как говорят, у бедного Ванюшки все по дороге камушки.

Дело это уже абсолютно его не интересовало. Нашли — не нашли медь, какое его дело? Пусть уж Ержанов и Ажимов ломают себе головы. «А я бы вот их обоих снял бы и посадил бы, — подумал он быстро, — за вредительство, и не отвертелись бы. Где казенные деньги? А этого шустряка вон со службы! И без права работать на хозяйственных должностях! Вот и все!»