Корона Героев - Робин Маккинли

Повисла пауза, и наконец король сказал:

— Мы можем только надеяться, что Аэрин-сол изрядно расстроила их планы, — под «ими» он подразумевал, как поняли его слушатели, северян, — и нам теперь хватит времени подготовиться и собрать достаточно войска.

Ни Арлбет, ни Тор не рассказывали ей, что они подумали, когда впервые увидели ее, согбенную и обожженную и кашляющую кровью на шею Талата, а Аэрин не спрашивала. Все прочее, сказанное по этому поводу, осуществилось в то же утро.

— Я обязан наказать тебя за ношение королевского меча без королевского соизволения, Аэрин-сол, — торжественно произнес отец.

Аэрин и сама уже некоторое время об этом раздумывала и кивнула:

— Жду ваших приказаний.

Тор издал какой-то звук, Арлбет махнул ему, и первый сола умолк.

— Наказание состоит в том, что ты остаешься заключенной в Городе и не носишь меча в течение полугода, не меньше. Маур позаботился об этом за меня.

Она склонила голову. А затем хафор принесли свежий маллак и горячие рулеты, все принялись передавать и наливать, и на том все и кончилось. Теперь она разбавляла маллак молоком, чтобы не приходилось ждать, пока он остынет сам собой, — долгий процесс в королевском замке, где напиток подавали в больших тяжелых глиняных кружках с широким толстым дном и узкими сходящимися краями. Вкус Аэрин теперь тоже не очень нравился — маллак должен быть терпким, а молоко смягчало его, — но ей доводилось идти и на худшие уступки.

Арлбет спросил ее, когда можно устроить пир в ее честь, и она тупо заморгала, думая: «До дня рождения же еще…»

— Маур, — мягко подсказал отец. — Мы хотим восславить тебя за то, что избавила нас от Черного Дракона.

Тор с Арлбетом понимали ее нежелание вспоминать о пережитом, но Аэрин мрачно сказала:

— Благодарю вас. Назовите день.

Молчание, накрывшее в тот вечер большой зал при ее появлении, оказалось даже хуже, чем Аэрин представлялось. Оно несильно отличалось от всегдашнего, ибо двор ее отца чувствовал себя натянуто в присутствии королевской дочери, но все равно ощущалось по-иному. В голове жужжало от тишины, перед глазами все расплывалось еще больше, чем прежде, так что люди вокруг казались размытыми кучами, завернутыми в яркие пятна придворных одежд. Первая сол надела коричневое платье в пол, с высоким воротом и длинными рукавами, почти полностью закрывавшими руки. Наряд украшала богатая вышивка, но нити были черные и темно-коричневые. Аэрин пришла с непокрытой головой и кольцо надела только одно, на правую руку. Она огляделась и заняла место рядом с отцом, пестрые кучи медленно отвернулись от нее. Разговор возобновился, но слов было не разобрать. Зато отчетливо чувствовался надломленный мерцающий страх, который слова были призваны скрыть, и Аэрин бесстрастно отметила: «Это меня они боятся».

Уродливый черный череп Маура повесили высоко на стене большого зала, где потолки вздымались на три этажа. Трофей поместили туда по чьему-то указанию, она к этому отношения не имела, а если бы ее спросили, то воспротивилась бы этой затее. Череп был огромен даже для такого обширного помещения. Аэрин смотрела на него — его-то она видела ясно, — и он злобно ухмылялся ей. Я воплощение их страха, как бы говорил он, ибо ты посмела убить меня.

«Я воплощение их страха», — произнесла тварь.

«Но после нашей встречи я превратилась в хромую калеку, — ответила Аэрин. — Я такой же человек, как они, просто очень тяжело ранена».

Тварь рассмеялась. Смех прошел как рябь по тяжкому молчанию, приглушившему неуверенные разговоры в зале. Но услышала его только Аэрин.

«Да, но ты-то выжила, и ты убила меня. Этого достаточно и более чем достаточно, ибо я был огромен, как гора, и мог бы в итоге проглотить весь Дамар. Крестьяне, видевшие меня до твоего прихода, — человек, который привел тебя ко мне, — все говорят, что, когда я вставал на дыбы, голова моя касалась звезд, и ни одно человеческое существо не могло выстоять против меня. Это говорили те, кто видел меня, с благоговейным ужасом и благодарностью за избавление. Но здесь так не пойдет».

Она улавливала ритм голосов вокруг. Рваный ритм слогов, различимый за словами, произносимыми вслух. Ведьма, говорили они. Ведьмина дочь.

«Но я же спасла их, — отчаянно зашептала Аэрин, — я спасла их».

Драконья голова взвыла.

«Лучше бы ты этого не делала! Лучше бы они теперь лежали у меня в животе!»

Видишь, как первый сола до сих пор смотрит на ведьмину дочь, хотя у нее все лицо в шрамах. Видишь, как он смотрит на нее, словно ни на что больше смотреть не хочет.

Словно ни на что больше смотреть не хочет.

И стариковский шепот: «Помните, как король смотрел на ведьму, как она заколдовала его, чтобы понести от него ребенка и возродиться с удвоенной силой, ибо в жилах ребенка потечет дамарская кровь вкупе с ведьминой злобой!»

Ведьмина дочь. Ни одно человеческое существо не могло бы убить Маура. Она проглотит Дамар, как никакой Черный Дракон не проглотил бы, мы отсиделись бы в глубоких пещерах, пока он снова не заснет.

Позволим ли мы ей приворожить первого солу?

Мы помним старые сказки про Маура. Мы помним.

Ведьмина дочь.

А вслух произносились другие слова: «Север. Налетчики с Севера появляются все чаще, и они все сильнее. Почему Нирлол боится собственной тени? Он, никогда не славившийся мудростью, никогда не отличался и недостатком мужества. Зло».

Ведьмина дочь.

«Лучше бы ты позволила мне съесть тебя!» — вопила тварь на стене.

«Это чистое везение, что я тебя убила! — кричала она в ответ. — Я решилась только потому, что думала, будто уже умерла!»

Тварь расхохоталась.

Ведьмина дочь.

«Чистое везение!»

«Правда? — возразила Маурова голова. — Правда?»

Аэрин резко поднялась:

— Прошу меня извинить. — Она повернулась и медленно, поскольку все еще прихрамывала, двинулась к зияющей двери, которая позволила бы ей покинуть зал.

Тор тут же оказался рядом:

— Аэрин?

— Оставь меня в покое! — крикнула она. — Иди разговаривай со своими гостями! Не подходи ко мне! — Она начала кашлять, и все равно, шатаясь, побежала от него и вон из зала, не заботясь, что хромает на глазах у всех.

15

Кашель не давал уснуть, и кровь пятнала ее подушку. Лихорадка накатывала и отступала и не оставляла ее в покое, даже когда ожоги зажили и волосы отросли. В эту ночь лихорадка вернулась, и в бреду Аэрин переживала сцену в зале заново и слышала, как смеется тварь на стене и как двор повторяет: «Ведьмина дочь».

Перед рассветом ей приснился высокий светловолосый человек. Она уже однажды видела его, когда спала в драконьей долине. Он не говорил с ней и, похоже, не знал, что она за ним наблюдает. «Возможно, он только сон», — подумало ее спящее «я». Но она смотрела на солнечные блики на его светлых ресницах, на веснушки на тыльных сторонах его ладоней, на то, как он держит чашку в ладонях, на пар, поднимавшийся от чашки. Он моргнул, когда пар попал ему в глаза.