Корона Героев - Робин Маккинли

Костер Аэрин таки развела. Она нашла способ заклинить огниво между камнями так, чтобы ударить по нему здоровой рукой, а топлива по берегам ручья, к счастью, хватало. Там по-прежнему росли деревья, хоть немного защищенные от драконовой долины длинным каменным выступом, скрывшим Маура от лагеря Аэрин. Обнаружились остатки прежнего костра, старые и выветрившиеся. И она снова задумалась над тем, сколько пролежала в ручье. Плоский камень сгодился вместо крышки, и началась долгая процедура вываривания сушеного мяса в котелке, пока оно не сделалось достаточно мягким. Аэрин не осмелилась развести слишком большой костер. За дровами далеко не пойдешь, да и жар быстро становился невыносимым.

Она часто засыпала или опять проваливалась в беспамятство, дрейфуя туда и обратно через границу сознания. Теперь периоды забытья несли не только отдых от боли, но и начало выздоровления. Как — то, очнувшись, она стянула ботинок с правой ноги, осторожно ощупала лодыжку и обмотала ее полосами ткани, сделанными из запасной одежды. Она вязала узлы одной рукой и зубами, уповая на то, чтобы ее усилия не оказались бесполезны. Бинты, даже если не приносили иной пользы, напоминали ей, что ногу следует держать в покое, и вскоре боль в ней поутихла.

На левую руку Аэрин взглянула только однажды, и от увиденного ее так замутило, что больше она смотреть не решалась. Но зрелище напомнило ей о том же, о чем и перевязка ноги. Ожоги болели чуть меньше, и раненая часто заползала обратно в ручей и мокла в нем. «Интересно, как скоро я простужусь?» — думала Аэрин, дрожа. Поскольку теперь ее тело, возобновив борьбу, вспомнило, что подолгу лежать в холодной воде, как правило, не очень полезно, неповрежденные части принялись мерзнуть. Аэрин чихнула, потом еще раз. «Докупалась», — мрачно подумала она, и взгляд ее снова упал на седельные сумки. Боль мешала думать. «Кенет, — вспомнила она. — Кенет. Попробовать-то можно».

Проснувшаяся надежда стиснула больное горло. Аэрин подползла к седельным сумкам и раскатала длинную котомку, в которой возила кенет. Вытянула вперед левую руку и погрузила ее в густую желтую мазь. И закрыла глаза, не решаясь поверить в удачу. Она боялась в скором времени сойти с ума от боли и не могла тратить силы на слишком большое разочарование. Но пока она воевала сама с собой, боль в руке уменьшилась, отступила и наконец ушла, оставив неопределенную муторную маяту. «Это мне кажется», — подумала Аэрин, старательно сохраняя неподвижность. Только бы не вспугнуть этот прекрасный мираж покоя. Она открыла глаза. Рука по-прежнему была черная и жуткая на вид. Аэрин очень-очень медленно легла, погрузив левую щеку в мазь от драконьего пламени, и мало-помалу лицо тоже стало болеть все меньше и меньше, пока вовсе не утихло. И тут она провалилась в сон, настоящий сон, какого не знала с того вечера, когда прочла записку Тора.

Ей снилось, будто она проснулась и лежит, закинув левую руку за голову, левой щекой прижавшись к земле. Она приподнялась на обоих локтях и заметила, не найдя в этом ничего примечательного, что обе руки целы и здоровы. Села, небрежно и лениво уронив руки на колени. Потерла ладони друг о друга и с тоской подумала, какой ей приснился ужасно неприятный сон про очень большого дракона… Наклонила голову, на лицо ей упали волосы, и тут заметила две вещи: во-первых, волосы едва доходили до подбородка. Это встревожило ее, ибо она в жизни не собиралась стричься, на этот счет Тека была тверже алмаза, а Аэрин втайне немного гордилась тем, что кудри у нее даже длиннее, чем у Галанны, в распущенном виде — почти до лодыжек, а кольца под собственным весом превращались в волны. Теперь же они сделались почти прямыми, а в детстве не отросшие еще вихры беспощадно вились. Но больше всего ее смутил неправильный цвет — по-прежнему рыжий, но более темного тона, словно пылающие угли, а не бледного оттенка пляшущего пламени. Ее охватила паника: она перестала быть собой. Умерла! Или, хуже того, она, Аэрин, все еще существовала, и сон о драконе — вовсе не сон, но реальность, и настоящая Аэрин по-прежнему валяется где-то с обожженным лицом, обугленной рукой и сломанной лодыжкой… А это здоровое, не испытывающее боли тело, где она в настоящее время обитает, принадлежит кому-то еще, и остаться в нем нельзя.

— Я помогу тебе, если сумею, — произнес голос.

Но она грезила и не могла сказать, произнесены ли слова вслух или звучат у нее в голове. Она подняла глаза, съежившись на земле. Рядом стоял высокий светловолосый человек. Вот он опустился рядом с ней на колени. Глаза у него синие, добрые и встревоженные.

— Аэрин-сол, — произнес он. — Запомни меня. Ты нуждаешься во мне, и я помогу тебе, если сумею. — В синих глазах что-то мелькнуло и пропало. — И ты снова поможешь Дамару — я научу тебя, как это сделать.

— Нет, — возразила она, ибо помнила Маура и знала, что Маур был на самом деле, пусть даже то, что происходит сейчас, ей снится. — Нет, я не могу. Не могу. Позволь мне остаться здесь, — взмолилась она. — Не отсылай обратно.

Между синими глазами наметилась складка. Он протянул к ней руку. Но заколебался и не коснулся ее.

— Это не в моей власти. Я едва удерживаю тебя здесь, в пространстве сна. Тебя уже сейчас тянет назад.

И правда. Ноздри снова заполнил запах кенета, а уши — шум бегущей воды.

— Но как я найду тебя? — отчаянно воззвала Аэрин и проснулась.

Она медленно открыла глаза и долго лежала не шевелясь.

Вскоре она снова начала ходить, тяжело опираясь на толстую ветку, старательно обтесанную до нужной длины. Передвигаться следовало очень неторопливо, не только ради лодыжки, но и чтобы не слишком растрясти левую руку. Да и дышалось по-прежнему с трудом. Даже неглубокий и медленный вдох причинял боль, а когда она кашляла, то кашляла кровью. Но лицо и рука заживали.

Опалившая щеку струя огня также лишила ее волос на левой стороне головы. Поэтому Аэрин вытащила свой кинжал, тот же несчастный клинок, которым обтесывала клюку, и отпилила остатки гривы. Все пряди стали не длинней пальца. От внезапной невесомости шея словно размягчилась, и казалось, ветер свистит в ушах и непривычно забирается за воротник. Аэрин, может, и поплакала бы немного по своей гриве, но чувствовала себя слишком старой, мрачной и измученной.

Главное — не представлять, как выглядит ее лицо под обрезанными волосами. Втирая кенет в щеку, одеваясь и перевязывая руку, она старательно размышляла о других вещах. И совсем не думала, захочется ли ей когда-нибудь видеть других людей, только мысленно шарахалась от самой идеи. Чуждая Галанниного тщеславия, она никогда не любила привлекать внимание, однако всегда была на виду. Еще бы — единственная бледнокожая и рыжеволосая бестия в стране смуглых брюнетов. Мысль о том, что теперь раны превратят ее еще и в урода, была невыносима. Чтобы иметь дело с людьми, требовались силы: сила признавать себя первой сол, сила играть публичную роль, от чего не убежишь, — а у нее не осталось лишних сил. Аэрин пыталась рассказать себе, что ее раны заслужены с честью, даже что ими следует гордиться, что она успешно совершила нечто героическое, — но покой не приходил. Инстинкт велел прятаться.