По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

какой прочный! – С этими словами он поднял стул, собираясь ударить в стенку, но тут же опустил его. – Чижелый, зараза!

– Известное дело, дубовыя стулья-то, – напомнил Дёмка. – Стулья, столы, полы. Я дубы сплавлял.

– С откудова? – поинтересовался Лёха Фосфатный.

– По Жереспее до Бора, оттудова уже конями.

– Погоди стулья-то бить, – сказала настойчивая Фофочка. – На вопрос не дадено ответа.

Все посмотрели на нее. Ее лицо было черно-желто-красным в отсветах ламп, оно напомнило Сеньке какую-то огненную бабочку, готовую выпорхнуть вон. А стекла очков Евграфа были как два бронзовых жука… И они бы тоже полетели за бабочкой… Что за дурацкие мысли! Сенька встряхнулся.

– Слушай, Софка, – сказал Дёмка, наводя на нее удлиненный тенью нос. – Тебе бумаги с печатью и подписью мало, да?

– Мало, – ответила решительно Фофочка.

Сенька снова дивился мамке, как и в тот раз, когда она восставала на Дюргу. Откуда в ней это? Так-то тихоня, делает дело крестьянское, взглянет, улыбнется или нахмурится, промолчит…

– Да, именно, – поддержал ее Евграф. – Порядок-то какой? Сперва пленум сельсовета составляет список кулаков. А потом сход уже голосует за принятие или за отклонение.

– Этот подход устаревший, – отрезал Дёмка. – Партии надоело с вами нянчиться. Все, баста. Скоко можно разлагать идейное настроение масс, нацеленных… как там, Мишка?

– …нацеленных на строительство социализма и коммунизма в конечном итоге, – запел Хаврон.

– Теперь все будет делаться по-быстрому, – сказал Ладыга и засмеялся жестяно, прокуренно.

– Либли… как там, Мишка?

– Либеральничанье отменено.

– Всё. Продолжили! – велел Дёмка.

– Да уже и все вроде описали, – сказал Хаврон, заглядывая в свою тетрадь.

– Тогда на скотный двор айда.

– Скотину сосчитаете да сведете в колхоз? – подала голос Устинья.

Дёмка снисходительно взглянул на нее, рыгнул, то ли нарочно, то ли нечаянно, и ответил, ухмыляясь:

– А ты как думала. Пущай скотина общему делу послужит, даст молока партии и правительству.

И Сенька еще больше удивился, увидев, как Устинья сжала кулачки свои сухие и встала перед дверью. От волнения она не могла и слова произнести, только как-то по-дурацки и в то же время страшно хрюкала.

– Устинья Тихоновна! – мягко и тревожно воскликнула Фофочка. – Бог с ними…

– Не Бох… не Бох… – захрипела бабка, не меняя позы.

– Загнесси, куриная лапа, – проговорил Дёмка, шагая к ней. – Загнесси, говорю… Ну!

А бабка и вправду уже как будто и не в этом мире пребывала, словно уже обернулась агентом мира мертвых, что ли.

Вся ночь эта вдруг страшно напряглась и истончилась, и всем как-то стало ясно, что вот сейчас и разорвется.

Но тут раздался голос Лёхи Фосфатного:

– Э-э, Дёмка… Демьян Гаврилыч, короче, стоп-кран.

Дёмка оглянулся на него, вздергивая бровь и кривясь недоуменно:

– Мм?..

– Так-то оно не пойдет, – сказал Лёха.

– Чево не пойдет?

– Эта акция актива, – сказал Лёха. – Не по уму. Фофочка верное говорит, сперва пленум пусть составит, а мы уже поглядим, утверждать иль нет.

– Да ты чего? Лунатик, что ли? – спросил насмешливо Ладыга сбоку. – Не проснулся, а?

– Я, короче, как член колхоза заявляю протест, – сказал Лёха.

Ладыга хмыкнул и обернулся к Дёмке. Но тот не успел ответить, как послышался и другой голос – Толика Оглобли:

– Проявляю принципиальную солидарность.

Дёмка с Ладыгой уставились на Мазутных. А те и впрямь казались в свете керосинок и фонарей неумытыми, будто только что выползли из-под трактора.

– Наше требование: все прекратить и поворотить оглобли делу, нечего ставить телегу поперед коня.

– Да, пусть сход решает, – подтвердил Толик Оглобля. – За самоуправство нас по головке не погладят.

– Ваше дело смотреть и давать подпись, – нашелся Дёмка.

– Ша, подпись мы не дадим, – заключил Лёха. – И прекращаем участие в описке. Но и не снимаем с повестки… хм… ночи вопрос о прекращении пребывания на хуторе Дюрги. Кто за? – спросил он и тут же поднял руку.

Оглобля тоже поднял. Дёмка с Ладыгой пребывали в замешательстве. Хаврон переводил глаза с Мазутных на Дёмку с Ладыгой.

– Я за продолжение и ликвидацию полную кулачества как класса! – сказал Ладыга и поднял руку.

– А ты, Хаврон? – грубо спросил Лёха Фосфатный.

Тот засопел, опустил голову.

– Ну?

– Я за соблюдение всех регламентов…

– Отлично, – сказал Лёха. – Принимаем самоотвод. Два против два за. Действовать нельзя до нового голосования.

– Принципиально, – поддакнул Оглобля.

– Да это жа балаган, – откликнулся Дёмка, нашаривая в кармане коробку с табаком и вынимая ее, оглядываясь в поисках газеты. – Сенька, дай на самокрутку!..

Сенька помедлил и все-таки пошел, взял газету и отнес ее Дёмке. Тот ловко оторвал клок, скрутил цигарку и прикурил от лампы. Ощерясь, затянулся, пустил густой сладковатый махорочный дым.

– Все, Демьян Гаврилыч, – сказал Лёха, – сворачивай комиссию.

Тот поглядел на него исподлобья сквозь дым, чуть шевеля длинным носом.

– А то что?

– Что? – переспросил Лёха. – Да ничего. Только учти, что и мы не отмолчимся. Раз уж по-принципьяльному. Тут налицо явный прыжок через голову деревенского народа. Какая-то подтасовка факта. Райком не расчухает, обком разберется.

Дёмка затягивался, осыпая пепел на пол, на себя. Все молча ждали. Бабка Устинья, враз ослабев, отошла и села на низкий табурет. В лампах иногда начинал журчать фитиль…

– Ла-а-дно, – наконец протянул Дёмка. – Это называется оченно просто: са-бо-таж.

– …Или са-мо-управст-во, – в тон ему ответил Лёха.

– Этот удар ножом из-за угла в спину комиссии, – сказал Дёмка, – вам зачтется как акт… Мишка?

– …противодействия советской власти, – проговорил тот уже устало и нечаянно громко зевнул, тут же резко оборвал мощный зевок и от неожиданности и натуги пернул.

Наступила пауза. И Варька расхохоталась, резко, со всхлипами, за ней и Фофочка, Евграф, а потом и Сенька; Лёха Фосфатный тоже подхватил, от него не отставал Толик Оглобля, не выдюжил и заржал и Ладыга, и Дёмка попытался спрятать глаза, крепко сжимая губы, как-то забулькал, резко повернулся и пошел прочь. За ним пошел и Ладыга, сотрясаясь от смеха. Следом – сгорбившийся Хаврон.

– Сладкоголосый! – внезапно раздался дребезжащий голос бабки Устиньи.

И уже все взорвались диким хохотом. Ладыга в сенях аж взвизгнул, а Хаврон впопыхах задел ведро с водой, опрокинул его, заругался и пулей вылетел вон. И Лёха с Оглоблей тоже вышли, продолжая смеяться с присвистом и подвыванием.

Там в темноте как истукан сидел в исподнем белом дед Дюрга и с изумлением взирал на высыпающих из хаты хохочущих активистов. И его изумление перерастало в оторопь, когда он видел, как эти ночные визитеры, не останавливаясь, один за другим шли через двор к воротам и исчезали в кромешной ночи, будто опоенные чем или заговоренные.

Дед перевел дух, размашисто перекрестился, встал и пошел в дом все еще хозяином.

17