Спустя девяносто лет - Милован Глишич

корчмы в Дубраве, а дальше уже недалеко. Передохнёт маленько и потихоньку доедет до дома.

Время было уже к полуночи. В корчме в Дубраве сидят ещё несколько крестьян из окрестных сёл. Кто-то пьёт вино, кто-то ракию; кто-то в карты отгадывает, где туз[47], кто-то в пояса[48] играет. Тут перед корчмой остановилась телега. Дверь открылась, и вошёл Радан.

– Добрый вечер, братцы! – поздоровался он со всеми.

– Бог в помощь, Радан! Откуда ты в такое время? – спросил один из игроков, как раз ткнувший пальцем в пояс, и посмотрел на Радана.

– Не угадал! – воскликнул раздающий. – Давай цванцик!

– Вот неудача от тебя, Радан! – воскликнул игрок, отдёрнув руку, словно обжёгшись. – Только посмотрел на тебя, а уже цванцик потерял.

– Ну, это ты в пояса играешь!.. Что я-то тут! – сказал Радан.

– Как дела, Радан?.. Туз! Туз! Туз!.. Откуда едешь?.. Туз! Туз! Туз!.. В такое время?.. Где туз? – спросил один, не переставая ритмично выкрикивать названия, держа две карты в правой руке, а одну в левой и быстро их перемешивая, как того требует эта игра.

– Да вот из города возвращаюсь, – ответил Радан.

– Вот туз! – крикнул один из угадывающих и стукнул по карте.

– Ага, щас! – крикнул раздающий, переворачивая карту, это оказалась дама.

– Ох, да твою ж мать! – воскликнул угадывающий. – И неудачник же ты, Радан!

– Неудачники это, по-моему, вы все… – ответил Радан. – Давайте бросайте эту ерунду, посидим как люди.

– Ей-богу, дело говоришь, – сказали проигравшие, затем встали и пересели за длинный стол. Все повставали, оставив игру, и сели вместе с Раданом. Радан взял вина, остальные тоже заказали себе кто что…

– А что тебе понадобилось в чаршии? – спросил тот, что проиграл в пояса.

– Продал немного зерна и шерсти… Юрьев день скоро, так что, ей-богу, кручусь как могу. Налог надо заплатить, а я ещё должен этому мерзавцу проценты, а то он мне глаза выцарапает.

– Это Узловичу, что ли? – спросил тот, что замешивал туза.

– Ему, скотине, а то кому же!

– Как в тебя Узлович когти запустил, не вырваться!

– Слушай, Радан, – спросил один из них, – скажи честно, сколько ты у него занял?

– И не спрашивай, братец. Храни всех бог от такого займа!.. Помнишь, мы в позатом году с братом расселились? Я остался один, с женой и детьми… Куда я пойду, что мне делать? Не знаешь, за что хвататься: то ли скотину пригнать, то ли забор подправить, то ли огородить, то ли копать… Да ещё сидишь в хлеву. Погода испортится, а спрятаться негде. Дом строить надо, а не на что. Да и не дело это – люди смеются: «Вон гляньте на него, каков работничек! Столько времени в хлеву живёт!..» Никуда не денешься…

– И правда, никуда! – согласились люди.

– Что делать, куда податься?.. Думал в долг взять, чтобы хоть крыша над головой была. Но тут дрянь дело… Денег не выпросишь, хоть на колени вставай! Дают, но возвращать в двойном размере. Наконец зажмурился я и пошёл к местному ростовщику, к этому поганому Узловичу. «Дай, бога ради!..» А он видит, что прижало тебя, и крутит тобой как хочет. И вот я еле-еле выпросил пятьдесят дукатов и выстроил себе домик… И, ей-богу, если бы не дети, я бы его хоть завтра спалил!

– И он тебе дал пятьдесят дукатов? – спросил тот, что угадывал нужный пояс.

– Дал, чтоб ему ни дна ни покрышки!

– И процент, небось, хороший назначил, да? – спросил тот, что угадывал, где туз.

– Ох, братец, если бы только процент, это ещё цветочки, но в расписку-то он вписал восемьдесят дукатов, да ещё проценты на всё… Год прошёл, надо платить, а не с чего. Я его умолял, Богом заклинал подождать ещё месяцок, пока я продам ракию и ещё, может, свинку, чтобы собрать денег и заплатить ему. Он ни в какую! Даже головы не повернул, говорит: «Неси деньги, а то я на тебя в суд подам!..» Ох, горюшко! Я всех оббегал – нету! Я опять к нему, умоляю его подождать. Как самого Господа Бога молю – прости меня, Господи! Наконец он говорит: «Давай подправим расписку». Насчитал там, уж не знаю, пеню за просрочку, и проценты, и за подсчёты, вышло ровно сто дукатов. «Теперь, – говорит, – подправим, но будет уже сто пятьдесят». Что так, что эдак, деваться некуда! Дал я ему расписку…

– Ох, Радан, бог с тобой! Неужто?! – испуганно воскликнул один из них…

– А что делать, братец!.. Если дом с молотка пойдёт, куда мне деваться?.. Теперь, честное слово, сам не знаю, что делать… Прямо с ума схожу. Что ни делаешь, всё ему. Себе ничего не остаётся… Горбатишься, копишь, голодаешь, а потом – отдай всё другому, пусть жрёт, а сам опять живи как скотина!..

– А скольких он погубил, Радан! – сказал один. – Тебе хоть бы целу остаться.

– Ох, вряд ли!.. Нынче кто в долги влез, тот уже белого света не взвидит! – добавил другой.

– И кто же, интересно, первый придумал эти проклятые проценты? – спросил игравший в пояса.

– Бог его знает, кто это был!.. – начал тот, что не отгадал, где туз. – Я слышал от стариков, что, когда душа ростовщика уходит в мир иной, то плавят серебро и обливают его; и тело его уже никогда не сможет сгнить в земле; а только чернеет и каменеет, так и остаётся на веки вечные, как чёрный обгоревший пень.

– Кто даёт деньги в рост и кто обвешивает, – сказал на это игравший в пояса, – тот так же застывает в камень. Грехи не позволяют ему сгнить в земле, как другим людям…

– Да, верно, кто обвешивает, тот тоже будет проклят,– согласился тот, что раскладывал пояса.– Помните тогда, уже лет десять тому назад, на Ильин день была жуткая буря на Меджеднике. Не просто буря, а хала[49] это была. Тогда, говорят, ветром вырвало дуб у дороги, наверное, больше трёхсот лет ему было. Говорят, ветер взял и унёс его в облака, как пёрышко, а в корнях у него человек, чёрный как головешка, а во рту сквозь левую и правую щёку торчат крючки от весов, и на шее тоже весы, прямо так с цепочкой и с гирей… Говорят, это как раз был такой, что обвешивал, и так его за это Бог наказал.

– Вот это ураганище был, братец! – удивился тот, что прятал туза.

– А ты как думаешь, – сказал Радан. – А в позатом году и здесь такой ветрище был, чудом всё градом не побило… На счастье, на гору ушло, ущерб небольшой был.

– Это ветровняки