Последний полет орла - Екатерина Владимировна Глаголева

Полицейские заметили Якоба и пошли ему навстречу; всё, бежать теперь нельзя, так он только навлечет на себя беду. Что могло случиться? Вдруг Глуглу перехватила полиция? Бумажка с непонятными буквами могла показаться им подозрительной. Еще подумают, что они с Ротшильдом шпионы! К тому же в Руане Якоб видел, как полиция срывала с дверей церкви плакаты; люди говорили, что их развесили агенты Бурбонов, каких полно и среди муниципальных советников…

Он попытался придать своему лицу приветливое выражение. Может, заговорить с ними первым? Нет, не нужно. Он идет к себе домой – что тут такого? Он не совершил ничего дурного, его совесть чиста.

Полицейские поздоровались, Якоб ответил. Они спросили, здесь ли он проживает, он подтвердил. Чем он занимается? Конторский служащий. Состоит ли в Национальной гвардии? Нет, он иностранный подданный. Потеряв к нему интерес, пластроны ушли.

Якоба прошиб жаркий пот, сердце стучало. Фух.

На кухне что-то шкворчало – служанка стряпала обед. Завидев молодого хозяина, она обрадовалась и высыпала на него целый ворох местных новостей: где были крестины, где драка, где похороны, – а под конец недовольно буркнула, мотнув головой в сторону окна:

– Вон, ходют, высматривают, выискивают! Кого под ружье поставить, кого отправить землю рыть! У меня тоже выспрашивали: где муж, да кто, да что… Спокою людям нету…

Якоб, наконец, понял, в чём дело. Согласно декрету императора, в каждом округе Парижа создавали патриотические федерации рабочих, клявшихся в верности Наполеону, из которых формировали батальоны стрелков-добровольцев. Во втором округе, где находилась контора Ротшильда, всем взрослым мужчинам полагалось явиться во двор Императорской библиотеки, чтобы их внесли в списки, но Якоб решил, что его это не касается, и никуда не ходил. Вероятно, так подумал не только он, иначе с чего бы полиция пошла по домам? Правда, никакого наказания за уклонение от добровольной службы декрет не предусматривал. Похоже, Наполеон допустил с этим промашку, поверив в силу патриотического порыва. Федераты должны были по воскресеньям являться в свои роты на учения, а многих рабочих и вовсе отправили рыть рвы с брустверами и делать засеки за парижскими заставами. Это совсем не то, что служить в Национальной гвардии. Якоб закрыл глаза и представил себя в синем мундире поверх белого жилета, с портупеей крест-накрест, в шляпе с красным султаном, с обнаженной саблей в поднятой руке. Два его знакомых биржевых маклера – офицеры Национальной гвардии, на учениях они гоняют банкиров и крупных негоциантов… Он потряс головой, отгоняя наваждение, и поднялся на чердак. Перышко сидела на яйцах, Якоб не стал ее трогать; остальные спустились на его свист. Глуглу был без бумажки: значит, Джеймс ее снял… но всё равно лучше зайти в контору и убедиться в этом.

Служанка прокричала снизу, что всё готово, она уходит. Якоб спустился и дал ей новенькую серебряную монету в пять франков, с профилем императора Наполеона в лавровом венке. По ребру монеты шла вдавленная надпись: «Бог хранит Францию».

Глава двенадцатая. Мужское поведение

Альфред с досадой захлопнул книгу и отодвинул ее; впервые ему было жаль потраченных денег. «Антигону» Балланша он купил ради посвящения герцогине Ангулемской. Принцесса недавно побывала в Алосте, устроила смотр войскам герцога Беррийского, посетила фабрики, монастырь, сиротский приют и уехала к дяде в Гент. Альфред видел ее лишь мельком, и всё же его поразило в ней сочетание строгости и изящества, решимости и печали. Гордо посаженная голова на лебединой шее, орлиный нос – и грустные голубые глаза с опухшими веками.

Вся ее жизнь была трагедией. Отрочество, искалеченное Революцией, когда людская жестокость вырывала у нее самых близких людей одного за другим; одиночество, долгие годы изгнания, наконец, триумфальное возвращение на родину – и новое бегство… О принцессе столько говорят, но никто ничего о ней не знает. «Сирота из Тампля», «французская Антигона», «героиня из Бордо», «французская Минерва»… Какими надо обладать достоинством и силой духа, чтобы в семнадцать лет, почти разучившись говорить в одиночном заключении, отказаться от брака с родным братом австрийского императора Франца, давшего ей приют и защиту, потому что он – «враг Франции»! Она уехала в Митаву, где жили тогда Бурбоны, и вышла замуж за двоюродного брата, обрекая себя на бездетность, а после сопровождала дядю Луи Станисласа в его скитаниях, как Антигона своего отца Эдипа. Софокл, несомненно, написал бы прекрасную трагедию, но Балланш!

Он слишком злоупотребляет возвышенным стилем, опошляя при этом характер своих героев. Благородные эпитеты, поражающие своею яркостью и новизной у Гомера, становятся неуклюжими, блёклыми и избитыми в переложении на французский язык – так коротконогая толстушка, думая всех очаровать новым платьем, скопированным с наряда стройной красавицы, вызывает только насмешки. Увы, такова участь всех подражателей, которые стараются перенять оболочку, не заботясь о том, что внутри. Антигона Софокла – дерзкая, страстная, отважная – под пером Балланша превратилась в сладенький идеал, воплощенную добродетель; бунтарка, не пожелавшая держать ответ перед богами, устрашившись гнева человека, – в искупительную жертву. Но даже в этом своем новом подходе Балланш не оригинален: похороны фиванцев при лунном свете скопированы с такой же сцены в «Атале» Шатобриана, в песне жрицы Дафны звучат мысли «Рене»…

«Что бы мы ни делали, по какому бы пути ни пошли, нас вечно ждет разочарование: боль, точно чуткий часовой, охраняет все подступы к счастью». О, как уныло…

Шатобриан, Балланш, лорд Байрон – такие разные, но говорят об одном: о неприкаянности человека, тоскующего по неизведанному счастью, чужому на земле, разочаровавшемуся в людях, не знающему, куда себя деть… Возможно, они и правы, жизнь человека пуста и бессмысленна, но не в этом ли заключается главное испытание, ниспосланное человеку Тем, кто вдохнул в него жизнь, – наполнить ее самому?

Пятого марта, когда Париж всполошила весть о возвращении Наполеона, герцогиня Ангулемская с мужем находились в Бордо, где праздновали годовщину восстановления законной династии. В ту же ночь принц срочно уехал в Ним – принять командование на юге, принцесса же осталась, чтобы оборонять Жиронду и соседние департаменты. Она произносила речи перед солдатами, призывая их исполнить свой долг. К Бордо приближался генерал Клозель, принявший сторону Наполеона; речей уже никто не слушал. Герцогиня покинула город в последний момент, второго апреля, и то не из страха за себя, а чтобы не подвергать