Исповедь - Семен Соболев

Никто не интересовался, куда нас везут. Все знали, что где-то мы нужны и этого было достаточно - остальное знало наше командование, которому мы полностью доверяли. Сколько раз и позже я убеждался в том, как важно человеку сознавать свою нужность.

Из хлеба слепили шахматы и, устроившись на нижних нарах, сражались, пока не начинали ныть бока от жестких досок. Тогда вылезали на середину и в полуоткрытую дверь смотрели на пробегавшую снежную равнину.

На какой-то станции (это была уже Украина) попросились подвезти две молодухи. Их взяли. В пять минут для командира дивизиона и замполита отгородили одеялами от всех прочих угол, и молодух туда, а с ними и командир дивизиона с замполитом.

Что рисовало воспаленное воображение остальным тридцати восьми, в глазах которых загорелся огонек самцов? Это осталось тайной каждого. Но слух их не был оскорблен звуковым сопровождением темных мыслей - теплушка неслась с грохотом и, чтобы услышать друг друга (или иное что) приходилось громко кричать.

А утром молодух высадили на нужной им станции, совершенно довольных поездкой. Жизнь всемогуща. И если ей нужно пустить корни, она раздробит и гранит.

Недели через две мы были уже под Киевом. На станции Дарница нас разгрузили, и мы маршем двинулись километров за пятнадцать в какое-то село, названия которого я уже не помню. Там стояли на отдыхе несколько дней, ожидали подхода других частей дивизии. Там, без особого нагнетания сверху, но по извечной традиций солдат в минуты затишья чинить свою амуницию, потихоньку все занялись отлаживавши своего хозяйства: шофера копались в двигателях машин, артиллеристы чистили и смазывали пушки, связисты перематывали и сортировали телефонный провод. У нас в топовзводе, который в это время и состоял всего из трех человек, никаких дел не было, и мы, помывшись в бане, просто отдыхали, да по ночам еще стояли, на посту.

Поселились мы в одной хате - старший сержант Уржумцев, Бикташев и я. Как-то странно было оказаться в хате со столом, кроватью, лавками, с занавесками на окнах и вышитыми рушниками. На Западном фронте, где мы наступали, нам ни разу не встретилась деревня с уцелевшими домами, с жителями, были одни лишь пепелища. И мы уже год не видели человеческого жилья. От всего этого мы уже отвыкли, как и отвыкли видеть близко женщину.

Хозяйками нашими оказались маленькая кругленькая хохлушка, лет под сорок, и ее дочка лет восемнадцати - стройная, тоненькая большеглазая дивчина. Всех она нас тут же покорила. И началась честная борьба, из которой я тут же выбыл, потому что был настолько молод, что смотрелся сопливым мальчишкой, случайно одевшимся в шинель. Бикташев был татарин лет под тридцать. А Уржумцев - красавец парень, чернобровый, черноглазый, нос с горбинкой, усы, как у заправского казака, и весь он создавал собой облик Гришки Мелехова из Тихого Дона. И тактик по части женских сердец. Он тут же завел разговор об обычаях и стал расспрашивать, как делят хозяйственные обязанности в семье у украинцев. Хозяйка рассказывала, а он то и дело возмущался:

- Как? Это делает жена? Ну, нет, у нас не так. Это все делает муж, а жена только распоряжается!

И выходило по нему, что русской женщине за мужем не жизнь, а сплошной праздник и наслаждение. Уж так он ловко врал, что, я думаю, и мамаше захотелось выйти за него замуж. Да только как же самой, если у ее дочки нет жениха, да и будет ли - война же идет и всех хлопцев забрали в армию. А тут ведь такое счастье может свалиться ее дочке... И посидевши так за чугунком картошки с нами, она натаскала соломы на глиняный пол, постелила на полу нам с Бикташевым солдатскую постель, а потом полезла на печку, за занавеску, гнездить ложе нашему Уржумцеву и своей дочке. Авось-либо...

... "Как хорошо быть генералом! Как хорошо быть генералом...". Однако и старшим сержантом иногда быть совсем неплохо... Но это уже сквозь сон. После окопов, после сырой земли, после грохота теплушки и ее жестких нар, после многих месяцев минутного отдыха одетым и обутым, здесь, на душистой соломе, в теплой хате, да без обуви на ногах - мы с Бикташевым почувствовали себя в раю и тут же провалились в сон...

Но недолго нам пришлось так отдыхать. Через три дня (а на них как раз пришелся новый, 1944 год) мы получили приказ двигаться к фронту. Выехали в ночь.

Дивизион наш уже был переведен на механическую тягу. Пушки и гаубицы были на прицепе у мощных Студебеккеров. Под брезентовыми тентами, прижавшись друг к другу, и согреваясь от толчков на разбитой дороге, мы двигались к фронту. Ночью проехали Киев, к утру прибыли в город Васильков, где и задневали. Однако часов в пять вечера, не дожидаясь темноты, выступили дальше.

В эти дни была окружена Корсунь-Шевченковская группировка немцев (где-то одиннадцать дивизий), внешний обвод окружения не имел сплошного фронта, и надо было срочно создавать его. Поэтому нас торопили.

Ехали всю ночь. Утром нашу машину (на прицепе у нее была 122 мм гаубица) завернули в деревню, где были армейские артмастерские. Что-то стряслось с противооткатным устройством гаубицы, и надо было сделать срочный ремонт. Часа через полтора прибыли. Там постояли буквально часа два, пока приводили в порядок нашу гаубицу, и тут же поехали догонять свой дивизион.

К обеду мы стали стремительно приближаться к фронту или фронт приближался к нам. Впереди виднелись дымы пожарищ, трещали пулеметы, раскатисто грохали разрывы снарядов, навстречу мчались подводы наших тыловиков.

Километра три на подъезде к деревне (если не подводит память Баштечки) мы двигались все время под обстрелом немецких самоходок, бивших с

правого фланга. На наше счастье, наверное, у немцев закончились фугасные снаряды, а может быть наполовину скрытую за высоткой нашу машину немцы приняли за танк, но били они все время болванками, которые, не взрываясь, рикошетили от мерзлой земли и с фырчанием перелетали через нашу машину.

Прибыли мы благополучно в самый разгар боя. А было все так: на выручку своим окруженным шла свежая часть немцев. Навстречу им шла маршем же наша дивизия с целью создать на своем участке внешний обвод окружения и не пропустить на выручку окруженным деблокирующих войск немцев. В этой деревне и встретились две колонны. И началась кровавая бойня. Наши пехотинцы были почти без патронов - все только что из эшелона. Наши пушки с неполным боекомплектом - тоже только что с эшелона. Тактикой нашей пехоты стало прятаться за домами и потом внезапно нападать, бросаясь врукопашную. Немцы это скоро поняли и двигались только посередине улицы. Но тут начинали бить те, у кого еще было немного патронов, начинали бить прямой наводкой в упор наши пушки.