Исповедь - Семен Соболев

- Молчать! Паникер! - и разведчикам - Выясните кто!

А впереди, на противоположном гребне оврага, на фоне уже начавшего светлеть неба, маячила густая цепь немцев.

- Кто идет? - крикнул один из разведчиков.

В ответ застрочили очереди из автоматов. Немцы пошли в атаку. Командир полка скомандовал своим:

- Разведка, за мной! - и пригнувшись со своей свитой драпанул по шоссе назад, в тыл.

По своей инициативе остались человек пять-семь из его свиты.

Прошло много лет, и я не знаю, может быть, так и надо было - он же был командир полка, и его дело было командовать, а наше - исполнять эти команды. Но и в ту пору у меня мелькнуло в голове и теперь я думаю: "Вот, сука, завел и бросил". Ведь не сорви он нас, мы дождались бы лошадей и двигались бы вперед, имея полный боекомплект и бронебойных, и осколочных снарядов. Да и патронами для личного оружия запаслись бы. А теперь...

Мы развернули свои пушки,45 мм, батарея - свои и прямо с дороги друг через друга начали бить по немцам. Только снаряды были бронебойные, взятые на случай встречи с танками, вреда они немцам не приносили и имели лишь моральный эффект. Снаряды кончились, патронов у нас почти не было, их израсходовали еще накануне, отбивая контратаки немцев, пополниться мы еще не успели, негде было.

Мы начали тащить пушки назад, хотя была команда: "Снять панорамы, затворы и отойти!" Немецкая цепь, поливая нас огнем из автоматов, бегом приближалась. У нас ранило одного, другого, пули, как горох, трещали о щит орудия. Силы наши убывали, объезжая 45 мм пушку, свалились в кювет, и втроем уже не могли свою пушку сдвинуть с места. Меж тем, командир орудия Коробочкин вернулся назад и вторично распорядился оставить орудие.

Как?! Нам всегда внушали, что это позор для артиллеристов. Однако на рассуждения времени не осталось, правый фланг немцев докатился до нас. Началась рукопашная свалка. Отбиваясь, мы начали отходить. Меня ранило в плечо. Спасибо разведчику, что ударом приклада по голове немца, он прервал его автоматную очередь, иначе он прострочил бы меня по диагонали.

Рассвело. Мы отошли с боем на вчерашние позиции и закрепились, но пушек наших уже не было. Пехота же наша, отрезанная от своих тылов, с малым количеством боеприпасов, оставшимся от вчерашнего дневного боя, двое суток отбивалась в окружении, неся большие потери.

Оказалось, что немцы отошли только на участке нашего полка, навели ночью понтонный мост через Днепр и отрезали нашу пехоту, ушедшую вперед, с нами же встретились на окраине села. Зайти в мышеловку, куда нас завел командир полка, не связавшись с соседями, мы не успели.

Из полкового медпункта, куда мы, раненые, пошли на перевязку, нас направили в дивизионный медсанбат.

Как я узнал позже, через два дня положение было стабилизировано, орудия были отбиты назад. Но в то время я уже был в другом полку.

В санбате я познакомился с соседом по лежаку старшим сержантом Уржумцевым. Он был из 400 артполка нашей же дивизии. После ранения он уже долечивался и должен был выписываться. Я рассказал ему о последнем нашем бое и сказал, что хочу пойти с ним, в его полк. В санбате, таким образом, я пробыл всего два дня. Утром мы с Уржумцевым пошли к главврачу. Старшего сержанта Уржумцева он выписал, а меня прогнал. Тогда я без выписки сбежал сам. Не знаю, что на меня повлияло больше: потеря орудий, бегство командира полка в том ночном бою, бегство командира орудия вслед за высоким начальством, или все вместе взятое? А может быть и то, что недели за две-три до этого пришел к нам на батарею лейтенант из СМЕРШа, спросил, есть ли комсомольцы, ему указали на меня. Он отозвал меня в сторону ото всех и сказал, кто он и что я должен буду докладывать ему каждый раз, когда он будет приходить, о чем разговаривают солдаты, набранные полевыми военкоматами, на освобожденной земле. К нам их тоже дали несколько человек в пополнение. Отказаться нельзя. Фискалить я не люблю. Да и ребята были все нормальные. Приходит лейтенант в другой раз.

- Ну, как? О чем говорят, не хвалят ли немцев?

- Да, нет, - говорю, - не хвалят, а проклинают. А говорят, как и все солдаты, про довоенную жизнь, про еду да про баб...

- Ну не может быть. Ведь говорят же что-нибудь?

- Ну, конечно, говорят. Рассказывают женатые про свои семьи, про детей. А парни - про милашек своих, как с ними в копнах играли.

Не таких докладов ждал лейтенант от меня. На таких докладах орден не заработаешь, а ему, наверное, хотелось. Осточертел он мне. Пожалуй, это его желание сделать из меня послушного стукача больше всего повлияло на мое решение не возвращаться в свою батарею,

Мы пришли со старшим сержантом Уржумцевым в дивизион. Из блиндажа как раз вышел его командир капитан Комаров. Уржумцев доложил, что прибыл после окончания лечения.

- И вот еще привел артиллериста, - добавил он, указывая на меня.

- Где воевал? - спросил капитан меня.

- В 681-м полку, в 76-мм артбатарее.

- А чего к нам, а не к своим?

- Да разбили их батарею, - вступился Уржумцев,

- Знаю, слышал. Да ведь ругают за это, за переманивание...Ну, да ладно. Я скажу, чтобы ему выписали красноармейскую книжку, а то ведь, наверное, без документов сбежал? Бери его в свое отделение.

Так я остался во втором дивизионе 400 артполка, своей же родной 133 -й стрелковой дивизии. Бегство из санбата на фронт не осуждалось.

Топографическое отделение наше состояло из одного Уржумцева, а теперь вот еще и из меня.

Недели две еще велись упорные бои за прорыв обороны и взятие Орши. Каждый день на пополнение пехоте мимо нас шли маршевые роты. А назад шли одиночки - раненые, которые могли передвигаться самостоятельно.

В ноябре нашу дивизию отвели с фронта, погрузили в эшелон и с Западного фронта перебросили на второй Украинский. Рана моя заросла только месяцев через пять.

Однако было бы несправедливо не вспомнить добрым словом братьев моих, по орудийному расчету. Командира орудия, старшего сержанта Коробочкина, с которым мы в одном взводе были в училище, вместе прибыли на фронт и делили лихо до этой последней ночи перед Оршей. Он не был трусом. Это с ним мы остались и продолжали бой, накрытые огнем шестиствольных минометов немцев. Но он был пижон, и считал, что раз ему по уставу положен пистолет, то носить автомат или карабин ему зазорно. Хотя на практике даже командиры пехотных рот не ограничивались пистолетами - этими парадными пукалками, а все носили еще и автоматы, более надежные в бою. Поэтому в ту ночь, оказавшись без оружия лицом к лицу с немцами, ему и пришлось бежать с поля боя следом за командиром полка. Но война таких оплошностей не прощает.

Я помню правильного Репина - сибиряка, с которым мы на каждой новой огневой оборудовали один окоп на двоих, в нем двое и спали, согревая друг друга своим теплом. С ним мы говорили о том, что было до войны, и что мы ждем после нее.