Скучный декабрь - Макс Акиньшин

Все у тебя будет. Как он попал сюда, было неясно. Куда исчез отряд, тоже. Ни винтовки, ни выданного тулупа. Ничего. Какие добрые дела совершать?

Следы говорили, что он шел целую ночь. Но и на этом подсчет загадок и непонятностей не заканчивался. Потому что флейтисту показалось, что он слышит голоса. Они вспыхивали из густых ракитных зарослей, в мешанине чахоточных веточек. Слов, из-за слабого гудения в голове, было не разобрать.

«Матка боска!» — мысленно повторил Штычка, поднимаясь из снега. Фуражка, чудом сохранившаяся в ходе печальных событий прошлого дня, сбилась на затылок, поправляя ее, музыкант обнаружил следствие всех бед— огромную шишку в корке подсохшей крови.

«Вот холера, фуражку попортил, а хорошая фуражка была. Почти новая», — подумал Леонард, направляясь к зарослям. Тут он кривил душой, фуражке шел пятый год, и она уже давно дышалана ладан.

Верой и правдой служившая ему в любых обстоятельствах, фуражка превращалась то в карман для хранения всяких мелочей, то в опахало разгоняющее дневную жару или почти непригодную к употреблению кружку. А то и просто: в мешающий узел, торчащий из кармана. Побывав в разных ситуациях, головной убор уже потерял форму, а козырек лопнул ближе к левому краю.

Идти получалось плохо, налитая чугунной тяжестью голова, болтаясь из стороны в сторону, мешала движениям. Упав во второй раз, музыкант, немного полежал. Потом собрался и, хватаясь за хрупкие ветви кустов, в конце концов, продрался сквозь них.

— Лотем энко, Базиль? — визгливо донеслось до него, сквозь серебристый женский смех. — Пора ехать!

– Обождем, мадам, с еханьем-то. — нелюбезно откликнулся низкий мужской голос, в паузы между словами которого забредали матерные междометия. — Ось-то совсем худая.

Говорившим, как рассмотрел флейтист, был одним из возившихся у воза мужичков в лоснящемся от грязи тулупе. Над их головами опасно кренилось фортепиано. Чуть в стороне стояла еще одна груженая телега, поверх которой громоздилась яркая вывеска: «Мадам Фраск, также: граммофон и прочие увеселения», за нейвиднелась тяжелая дорожная карета в щербинах облупившегося лака. Невыпряженные лошади лениво переступали, любопытно выгибая шеи.

У дороги на постеленном прямо на снег ковре закусывали восемь девиц, возглавляемые старухой в морковного цвета капоре и такого же цвета накидке. Около импровизированного пикника дымил чахлый костерок, хранящий в центре закопченный медный чайник.

– Бог в помощь, добродии! — пожелал отставной флейтист, и, покачиваясь, выбрался из кустов.

В желудке пана Штычки урчало, Рассмотрев открывшийся мирный вид, он допустил, что его здесь даже покормят. И дадут выпить. Что будет первым, он так и не додумал, потому что благостные планы были встречены неожиданным нервным господином в шляпе пирожком и сером драповом пальто. Отошедший по нужде совершено нелюбезный господин привстал с корточек и ткнул в пана Штычку коротким вороненым пистолетиком в подрагивающей руке.

— А ну стой! — грозно произнес носитель пирожка, — Стой, говорю!

– Стою, пан, — подтвердил Леонард, сердечно поглядев на собеседника.

– Пошевелишься, буду стрелять! — пообещал тот, придерживая спадающие штаны.

– Цо совершенно не получится, пан добродий. Осмелюсь доложить, что у вас предохранитель не снятый. Вот та гуля, что на рукояти.

Грозный господин несколько стушевался от его слов и принялся изучать оружие, а Леонард в ту же секунду совершил первое свое первое доброе дело, которое обещал архангелу Гавриилу.

— Вы бы, братцы, поостереглись! — громко предупредил он, — Не то фортепьяна ваша…

На этом месте, пианино кувыркнулось в снег, негодующе звякнув всеми внутренностями. Полированная крышка раскололась, бесстыдно обнажив медные потроха.

— …упадет зараз, — закончил фразу флейтист. И был абсолютно прав. Бородатый обладатель грязного тулупа, в паре мгновений от которого пронесся весь этот праздник, привстал от воза и, обернувшись к морковной мадам, выразил свое отношение к музыке хорошо поставленным непечатным языком. Ответом ему стал взрыв хохота веселых девиц.

— А ты что — разбираешься? — не обращая внимания на падение инструмента и последующую сумятицу, спросил приведший мятежные брюки в порядок господин.

— Да не особо, пан хороший. Только пистолетик этот немецкий, Шварцлозе, навроде. У нас в полку, такие всегда на сувениры брали. Джесли чиеце стрелять, то ту гулю нажать нужно, иначе никак не получится.

Повертев оружие в руке, собеседник Леонарда хмыкнул и махнул рукой, приглашая того с собой. К ковру, с разложенными на нем бутылками вина, шампанского лососине, паштету, сыру и пастиле они подошли, сопровождаемые густыми раскатами мата фонтанирующего впечатлениями бородача.

— …в гробу видал, — закончил тот и принялся грустно рассматривать покосившийся воз.

— Фи, — определила морковная старуха, к которой он, обращался, — Фи, Базиль! Ком иль е индесе!

— Вот тебе и индеса твоя, мадам, — огорченно произнес тот, — Оставались бы в Киеве на все это. Головой думать надо! Куды едем, коли разуму нема? Вы, мадам Фрося, еще бы прикинули.

— Француаза! Француаза! — раздраженно поправила та. — Француаза! Догнал, варзуха паучья? В пузырек меня загнать хочешь?

— Кому Француаза, а кому и Фрося, — капризно заупрямился собеседник.

На что та завернула ему по-простому, разом перекрыв все предыдущие матерные упражнения. Ввергнув собеседника в ту особую печаль, которую испытывают люди, налетевшие в темноте на угол шкафа большим пальцем ноги. Под ее напором тот съежился и, с помощью второго возницы, вернулся к починке телеги, осложненной навалившейся с одного боку музыкой.

Девицы, цветник которых потешался над заботами возчика обратили внимание на вновь подошедших.

— Ой, смотрите, солдатик!

— Худенький какой!

— Хочешь вина, солдатик? — предложила одна из них, и, весело захохотав, кинула в Штычку мятым снежком.

— Дура, Манька! Коньяку ему дай или кюммелю.

— И конфет! Карамелек!

Прочие веселые девки, заговорили, предполагая угостить Леонарда еще чем-нибудь. Отчего в животе у него сладко заныло.

— Угрю!

Меню оказалось значительнее чем то, что предлагалось у Роотса в лучшие времена. Леонард глупо улыбался, разглядывая их — оживленных и неземных. Ему даже показалось, что времена вдруг повернулись, и весь горький осадок и обиды декабря растаяли без следа. А дальше будет что-то светлое и сладостное для любого печального человека. И вот они — обещанные святым архангелом счастье и покой. Он даже моргнул пару раз, боясь,