Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

Я уже раньше заметил странные наросты на поясе чудовища и счел их опухолями на его теле, но ошибался. Когда Ситир почти догнала Голована, он раскрыл один из этих карманов и рассыпал по земле пригоршню темных мохнатых шариков, по размеру и по форме напоминавших крупные каштаны. Все произошло так быстро, что мы не сразу поняли, в чем дело, когда увидели, как Ситир споткнулась, упала и покатилась по земле. Она бежала с такой скоростью, что долго не могла остановиться, и наконец замерла, подняв в воздух целое облако пыли. Мне вспоминается ее визг, полукошачий-полуженский; в нем звучали разочарование и ярость. Чудовище остановилось на миг около Логовища Мантикоры, обернулось и, увидев поверженную наземь Ситир, испустило победное рычание и нырнуло в свое подземелье.

Мы все бросились к Ситир, но не отважились подойти к ней близко или предложить помощь, так она была разъярена. Ахия ругалась на недоступном нам языке, пытаясь избавиться от отвратительных тварей, которые вцепились ей в ноги. Те мохнатые каштаны, Прозерпина, оказались мерзкими существами, которые, ударившись о землю, выпустили тонкие ножки в две пяди длиной. Они присосались к ступням и голеням Ситир, и по выражению ее лица было ясно, что эти твари причиняют ей боль. Потерпев поражение, она ругалась, как последний кабатчик Субуры, отрывая от кожи этих животных, и давила их голыми пятками.

Мы – братья Палузи, Сервус и я – переглянулись. На всех лицах застыло одинаковое выражение: смесь ужаса и недоумения. Все мы осознали, что столкнулись с существом иной, неизвестной природы.

* * *

Вечером того же дня Ситир Тра решила дежурить у Логовища Мантикоры и уселась у самого края ямы. Ее поза казалась мне скорее пригодной для молитвы, чем для военного караула: она сидела на земле, скрестив ноги и опустив подбородок на грудь. Было неясно: то ли Ситир наблюдает за отверстием в земле, то ли размышляет о богине Гее. Ее обнаженная и неподвижная фигура казалась высеченной в камне.

Я наблюдал за ней, расположившись на почтительном расстоянии. Сервус стоял рядом со мной.

– Что она сейчас делает? – спросил его я. – Молится или несет караул?

– И то, и другое. Ora et vigila[46].

Начинало смеркаться.

– Неужели она собирается провести ночь здесь, вдали от Подковы, у самого логовища монстра? – поинтересовался я.

– Весьма вероятно. Ахии могут быть непоколебимы, особенно если испытали поражение.

– И она останется здесь на всю ночь в полном одиночестве? А как же гиены?

– Гиены слишком умны, чтобы попытаться напасть на ахию.

Мрак быстро спускался на землю. Я удалился в свой паланкин и позвал к себе только братьев Палузи и Сервуса. По моему приказу раб плотно задвинул занавеси, и мы устроились вокруг масляного светильника. Мне хотелось поговорить с ними так, чтобы никто больше не слышал нашего разговора.

– Я размышлял о случившемся, – заговорил я очень тихо, – и одно обстоятельство меня особенно беспокоит. – Пламя светильника озаряло наши лица. Все наклонились в мою сторону, чтобы расслышать мой шепот. – Это неизвестное существо уже убило трех человек.

Адад и Бальтазар молча переглянулись.

– Мне кажется, – пояснил я, – что мы собирались охотится на монстра, но на самом деле это он охотится на нас.

Сервус сглотнул. Братья Палузи, казалось, не испытывали страха:

– Тем более заслуженными будут наши лавры.

Адад хотел убить чудовище ради выгоды, а Бальтазар ради мести, но, так или иначе, они снова были заодно, как истинные близнецы, каковыми и являлись. А мне на самом деле просто хотелось выяснить, могу ли я оставить это предприятие и вернуться домой, потому что после всего пережитого моя трусливая душа, Прозерпина, уже повидала гораздо больше всяческих ужасов, чем могла вынести. Но с другой стороны, как тебе прекрасно известно, я дал им слово возглавить наше предприятие и не мог уехать, если они хотели остаться. А братья не имели ни малейшего желания бросить эту затею.

– Ты нам нужен, Марк Туллий, – сказал Адад. – Если бы речь шла о жирафах или страусах, в твоем присутствии не было бы никакой необходимости. Но это исключительное существо будет очень ценной добычей, и еще до нашего приезда в Утику о нем все узнают. Мы не сможем погрузить его на корабль, потому что гораздо раньше известие о нем дойдет до ушей губернатора Нурсия. А это известный вор, ты и сам знаешь. Поскольку мы простые провинциальные плебеи, он непременно придумает какой-нибудь трюк, чтобы завладеть нашей добычей и приписать себе наши заслуги. Только ты можешь это предотвратить. Даже сам Нурсий не решится присвоить кошелек и славу сына твоего отца. Мы правы, и ты сам это знаешь.

Иногда случается так, что генералы проявляют чудеса храбрости лишь потому, что солдаты не позволяют им струсить. Чтобы скрыть свою трусость, я ответил им так цинично, что моему бесстыдству позавидовал бы любой отпрыск знатной римской семьи, желающий получить магистратуру.

– Браво! – сказал я, хлопая в ладоши. – Именно это я и хотел услышать и собрал вас здесь именно затем, чтобы убедиться, что вы не пали духом!

После этих слов они ушли, а я потушил светильник и лег в постель, защищенный лишь занавесями из ткани.

Нервы не давали мне заснуть. От любого, даже самого легкого шороха меня бросало в дрожь. Вдруг я услышал какой-то шелест и приподнялся на локтях, объятый тревогой. Одна из занавесей была достаточно прозрачной и позволяла мне разглядеть какую-то тень по другую сторону ткани. Это был Сервус, который спал, свернувшись калачиком у моего порога, как полагается рабам. Все было в порядке. Я снова прикрыл глаза, и в моем мозгу на грани сна и яви возникла знакомая фигура: Ситир, ее удивительное тело с изящными и сильными мускулами.

В полусне мои прикрытые веки превратились в занавес, на фоне которого на сцене появлялись, словно актеры, волнообразные очертания тела ахии. Я видел ее воинственную женственность: тонкий точеный нос, твердые, точно мраморные, ягодицы, худые, но сильные руки. Мой разум велел мне бороться с желанием. «Эта женщина не почтенная римлянка, но и не проститутка, она тебе не подходит», – говорил я себе. Мне было непонятно, почему я вдруг так желал ее, что не мог этому противиться. По большому счету, разве есть занятие более бесполезное, чем пытаться обуздать плоть при помощи разума? Дражайшая Прозерпина, я присутствовал при бесконечных дебатах о границах власти богов, но никогда в жизни не слышал, чтобы какой-нибудь философ – хотя бы один-единственный – отрицал власть фаллоса.

Я пребывал в этом сладком забвении, когда услышал какой-то