Тверской баскак. Том Шестой - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

в крепости, по моему замыслу, должны были укрываться и переселенцы в случае налета.

«Кто ж знал, что вместо защиты, они…!» — Мысленно крою в сердцах всех казнокрадов, превращающих самый идеальный план в говно.

Спускаюсь по ступеням крыльца и иду вдоль строя. Настроение у меня хуже нет, и первое впечатление такое же.

«Не бедствуют они тут! — Зло бурчу про себя. — Ряхи сытые, да и животы вон понаели! На казенном харче так не отожраться. Грабят поди соседей!»

Последнее предположение мне не понравилось, но разбираться еще и в этом сейчас нет ни желания, ни времени. Сейчас надо решить, что делать с гарнизоном крепости. Вглядываюсь в лица бойцов и оцениваю амуницию. Арбалеты у многих без должного ухода, одежда не стирана, да и сами бойцы заросшие как бродяги. В общем не гарнизон крепости, а тати ночные.

«Расформировывать надо часть и на перевоспитание отдавать в 'хорошие руки». — Это пока все, что приходит мне в голову, и тут вдруг мой взгляд натыкается на бойца, разительно отличающегося от всех прочих. Тегиляй чистый, исправный и сидит как влитой. Сапоги начищены, подбородок выбрит, волосы подстрижены, и даже шлем сияет на солнце свежей полировкой.

Останавливаюсь перед ним.

— Кто таков⁈ — В моем голосе звучит вся злость и разочарование сегодняшнего дня.

Задрав подбородок, боец рапортует строго по уставу.

— Десятник первой конной сотни Козимовского полка Дорпат Обруч!

Козимовский полк назван так в честь своего первого легендарного командира Козимы Гороха. Сам Козима, к несчастью, помер после возвращения из Западного похода. То ли старые раны доконали, то ли болезнь какая приключилась. В этом времени вообще, люди долго не живут. Мало кто дотягивает до пятидесяти, так что я в свои пятьдесят три уже могу рассчитывать на народное прозвище старый.

Это отступление пронеслось в моей голове, пока я оценивал выправку бойца. Удовлетворенный увиденным, задаю еще один вопрос.

— Откуда будешь? Где учился?

— Нее! — Мотает он головой. — Я грамоте не обучен. Из крестьян я вольных. Мы под острог Калужский пришли с юга. Тамо я в полк и нанялся.

— Как же ты до десятника дослужился, коли неграмотный? — Выражаю недоверчивое удивление, и Дорпат, стесняясь, отвечает.

— Дак, еще полковник Козима присвоил. Сказал не грамотность десятника делает, а усердие в службе!

С улыбкой оборачиваюсь к Калиде.

— Видал⁈ Узнаю Козиму, не больно покойный ученость-то жаловал!

Не отреагировав на мою сентиментальность, Калида бросил хмурый взгляд на бойца.

— Что же ты десятник отряд свой запустил?

— Виноват! — Гаркнув, Дорпат вытянулся во фрунт. — Не приложил должного старания!

То, что парень не оправдывается и не ссылается на общий развал и пьянство командира, мне нравится. Значит, привык за себя и дела свои отвечать.

Глянув еще раз ему в глаза, неожиданно принимаю решение.

— С сего дня ты командир гарнизона! Через месяц приеду проверю! Справишься, будешь капитаном, а нет, так вслед за Васькой башку свою на плаху положишь!

Вспыхнувшие глаза парня говорят мне, что он справится, и рубить еще одну голову не придется.

На этом разворачиваюсь и иду обратно к командирской избе. На ходу подзываю к себе Калиду.

— Оставь этому Дорпату пару наших бойцов на подмогу, и с ним самим беседу проведи. Накажи строго, пусть не церемонится, и за любое неповиновение карает безжалостно! — Помолчав и вспомнив все сегодняшние события, добавляю: — Вот еще что, Куранбасу выпусти! Дай ему охрану, и пусть он привезет мне этого ушлого татарина Бейдара! Тока живого пусть привезет! У меня к нему пара вопросов будет.

Часть 1

Глава 14

Середина сентября 1263 года

Узкий серп луны вышел из-за тучи и осветил ведущую к городским воротам дорогу. В неверном серебряном свете я с трудом, но все-таки различаю растянувшуюся вдоль обочины цепочку стрелков.

Они уже у самых ворот, но тяжелые створки по-прежнему наглухо закрыты. Не выказывая застывшего во мне напряжения, молча смотрю на темный город и излучаю абсолютную уверенность в успехе.

Внешнее спокойствие дается мне практически без усилий, сказывается многолетний опыт. Никому и никогда не показывай того, что творится в твоей душе! Таков мой главный постулат, которому я следую и сейчас, хотя на душе у меня очень и очень неспокойно.

Боярин Ярима Истомич принял мое предложение и после детального обсуждения вернулся в Киев. Он должен был подбить народ киевский на бунт, а я, соответственно, войти в город и принести туда покой и порядок. Так планировалось, но неделю назад от него примчался гонец с неутешительным известием. Поднять народ на мятеж боярину не удалось, как не удалось и склонить боярское большинство к мысли о вступлении в Союз. Суровый нрав князя в городе был хорошо известен, и многие опасались, что когда Ярославич вернется из Орды, то даже боярское звание не спасет от казни. Вести о том, что Александр в Киев уже не вернется, большинство не поверило или поверило, но предпочло дождаться сему более убедительных доказательств.

Ждать ноября с войском в поле я не мог уже по той причине, что в январе у меня в Твери выборы, съезд князей и Земского собора. К этому событию надо было готовиться, а не сидеть тут в лагере в ожидании невесть чего.

В общем, я решил поторопить события. С той мыслью, что мои войска в городе уж точно поспособствуют народу киевскому в усвоении разумных доводов, я написал боярину, чтобы он со своими людьми открыл ворота моему отряду.

Пока корпус Соболя спешно двигался к городу, гонцы сновали от меня к Яриму Истомичу и обратно. Тот отбрыкивался как мог от сего «почетного» поручения, но я был неумолим. В конце концов, боярин согласился, и вот сейчас я жду от него исполнения обязательств.

Основные силы корпуса примерно в дне пути от города, дабы киевляне не всполошились раньше времени. Здесь у стен Киева пока только полк конных стрелков Бо’яна Руди и бригада разведки Еремея Стылого.

Бо’ян, как и Калида, стоит сейчас рядом со мной. Постукивая камчой по своей ноге, он выражает свое нетерпение, и этот звук чертовски меня бесит.

Бросаю на полковника суровый взгляд, и тот понимает меня без слов. Стучать он перестает, зато начинает мять в руках свою плеть, издавая еле слышный кожаный скрип. Этот звук раздражает не меньше, но я уже не связываюсь с Бо’яном, а просто пытаюсь абстрагироваться от посторонних звуков. В текущей