Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

— Я понимаю,— согласился Тимох. — Хорошо быть среди людей. А подумаешь, сколько они перенесли в войну, просто служить им хочется…

Позавчера, когда они со Смагаровичем остались одни, тот горячо принялся рассказывать про свою бригаду. «Ребята что надо. Золото — ребята! — Так называл он и девушек.— Я за них на все пойду. Пусть только обидит кто…»

Виктор морщил усыпанный золотисто-коричневыми веснушками нос, помогал словам руками и, чтобы передать свои чувства, заглядывал в глаза Тимоху, требуя этим, чтоб и тот смотрел на него. Когда же Тимох, подкупленный добротой друга, рассказал о Лёде, рыжий друг расстроился. «Кто его знает, — признался он, помолчав. — Не знаю, Тима. Она, конечно, не чья-нибудь собственность. Но и человеку нужно делать так, чтобы хорошо было не одному ему…»

— Смотрите, смотрите! — воскликнула Лёдя. Она хотела показать пальцем, но спохватилась и вскинула ладонь лодочкой.

Над колоннами взлетали голуби — белые, краснокрылые, желтохвостые. Испуганные многолюдием, шумом, музыкой, они — даже выгнули спинки — устремились ввысь и, поднявшись над домами, по привычке, сделали круг. А колонны всё шли и шли.

Наконец показались бело-голубые стяги — на площадь вступили ряды физкультурников, замыкавшие шествие. Шагали они широко, мужественно размахивая руками. Тимох не видел военного парада, и слаженный шаг физкультурников после демонстрантов показался ему каким-то окрыленным. Он и себя почувствовал более сильным, ловким. «Вот и буду служить ей»,— решил он, думая о Лёде, и сказал:

— Правда, разные встречаются люди… Чего уж благороднее, как забота о человеке? А что получается? Из некоторых и это делает себялюбивых прыщей. Сами еще палец о палец не ударили, а воображать начинают — все уготовано для их милости. А главное, принимая это уготованное, еще кисло кривятся, привередничают.

— Ой, верно! — поддержала его Кира. — Чтобы показывать себя, нужно, чтоб ты представлял что-то из себя…

Когда на опустевший проспект, на котором остались бумажные цветы, ветки, обрывки газет, с тротуаров на мостовую хлынули люди, Тимох, не спрашивая разрешения, взял Киру и Лёдю под руки.

— Идемте к Дому офицеров, — убежденно предложил он. — Там лотки, буфеты. Выпьем хоть лимонаду.

3

Лёдя взбежала к себе на площадку, позвонила. В темноватом коридоре пахло жареным, сдобой, и она сразу забыла и Киру и Тимоха. Повесив жакетку, беретик, впорхнула в столовую, зная, что ей будут рады.

За накрытым столом, разговаривая о заводских делах, сидели отец и Евген. Арина с недоступным, полным достоинства видом — она чувствовала свою власть в этот момент — расставляла тарелки, раскладывала приборы. Но когда вошла Лёдя, просияла, подтолкнула локтем Михала и счастливыми глазами показала на дочь, предлагая полюбоваться. Михал бросил быстрый взгляд, кивнул в знак согласия и опять обернулся к Евгену.

— Не знаю, как где, а у нас они двух видов, — сказал он недовольно. — Горластые и головастые. Кашин — это горластый. Такие чаще цех, службы возглавляют, а головастые у них в заместителях ходят. Потому что эти горластые нахрапом берут, умением вырвать что можно и чего нельзя. «Мы практики!» — вот чем козыряют. Десятилетку за каких-нибудь восемь месяцев окончили, а потом сразу — на третий курс техникума. Дипломную работу консультанты помогли написать. А как же, такая жизнь за спиной!..

— Ты, тятя, тоже ведь практик, — беззаботно бросила Лёдя.

— Да не такой!

— Ну, слава богу, собрались,—удовлетворенно прервала его Арина.— Хорошо, что свои только. Садись, Ледок.

Поглядывая на Евгена, Михал откупорил бутылки, налил себе и ему водки, Арине с Лёдей — портвейна и, чокнувшись, выпил залпом. То, о чем рассказывал, волновало его, и, закусив, он упорно заговорил о прежнем:

— А вся практика их — умение кричать да нажимать. Давеча Кашин планерку проводил и, знаешь, с каких слов начал? Ну, что, говорит, как мне вас стегать? Всех вместе или раком в очередь поставить? А ведь там и женщины были. И посмотрел бы, как взъерепенился, когда одернуть пришлось… Однако не думай, план выполняем. Правда, на взятом взаймы чаще. У государства деньги на оплату дополнительной рабочей силы одалживаем без отдачи. У природы — время. У рабочих взаймы здоровье берем на сверхурочные работы. У ремонтного да инструментального цехов… Тришкин кафтан, одним словом.

— Так куда же вы смотрите? — снова не выдержала Лёдя, которую подмывало вмешиваться во все.

Михал насупился, выпил вторую чарку.

— Не представляй себе, что это просто: дал щелчка — и полетели рукастые-горластые. Они на нашем заводе, дорогая, пока нужны еще. Без них нельзя. Как ты у нас в литейном при штурмовщине без Кашина обойдешься? Тем более, ежели он чуть ли не единственный опробированный подпольщик и патриот…

— Так зачем говорить, раз ничего не сделаешь?

— И не надоело вам? — мягко заметила Арина. — Сегодня ведь праздник.

— Не будем, не будем, — ответил за отца Евген, улыбаясь матери, которую, знал, беспокоило все.

Она даже боится радоваться — а что, если этим накличешь какую-нибудь беду? И всегда унимает: «Ну, хватит, посмеялись и будет». В детстве цыганка-гадалка предсказала ей, что умрет она от воды. И с тех пор страх перед водой вселился в Арину навсегда. Она не научилась плавать, никогда не ездила на пароходе.

Евгену захотелось сделать ей приятное, успокоить.

— Матери, мама, тоже могут быть талантливыми и бездарными. Вы же у нас, мамочка, гений, — сказал он и, поднявшись, обнял ее.

Это понравилось Лёде, которая почувствовала в себе чудесную легкость и желание любить всех-всех. Пододвинув стул поближе, она припала к матери и замерла.

— Ну, будет, — попросила Арина.

Михал сердито глянул на нее.

— Где мой хлеб? — спросил он, ища кусок хлеба, который только что держал в руках.

— Ты же съел его, — усмехнулась впервые Арина.

— Вот оказия!..

Когда Арина пошла на кухню, Лёдя украдкой глянула в зеркало и направилась за матерью. И если бы сейчас той вздумалось ходить по комнатам, Лёдя, пожалуй, все время следовала бы за ней — так тянуло быть вместе.

Засучив рукава и налив в таз воды, Арина взялась мыть тарелки. Орудуя мочалкой, спросила:

— Кто это тебя провожал, доченька?

— Так, один… — не желая называть Тимоха, ответила Лёдя и уселась на табуретку, чтобы лучше видеть лицо матери.— Он Киру повел. Вот рада-радехонька. А то не везет ей, бедной…

— Ты уже взрослая, — вздохнула Арина.

— Ну и что?