Повелитель монгольского ветра (сборник) - Игорь Воеводин

Антайфаси и бецимисирака, везу и зафиманири, махафали и мерина, сакалава и цимехети, и все иные стояли лагерем в долине. За два года войн, междоусобиц, торговли, хитростей, крещения, обращения некоторых в ислам при помощи Ахмеда, и всего остального, что называется дипломатией, Беньовскому удалось то, что до него не удавалось ни англичанам, ни португальцам, ни голландцам, ни испанцам – народы важнейшего на пути из Европы в Азию острова, четвертого по величине в мире, объединились под властью белого человека.

Франция ликовала, пускала фейерверки и кутила.

Тридцатилетний Беньовский стоял на плато. Над ним висели два креста – Южный и Ложный. Созвездия Муха и Центавр притулились рядом.

И притаился внутри Креста Угольный мешок – черная, даже ночью видная туманность.

– О, боги мои, боги! Достиг я высшей власти, но нет покоя моей душе… – Беньовский простер руки к небу.

Небо молчало.

Только сильнее стали песни и звуки гармошек из лагеря, отчетливее крики, презрительнее хохот.

Солдаты и маркитантки, дикари и шаманы, священники-католики и правоверные мусульмане – все ждали завтрашней инаугурации.

Держит порох сухим в капонирах орудийная прислуга, начищены трубы, выбита пыль из мундиров, горят пуговицы, бляхи и ордена.

И лишь король, тридцатилетний король, не находит себе места под черным небом, на котором горят два креста.

– Пойдем, – тронула его за плечо Айя, дочь шамана. – Пойдем, ты сам это выбрал. Тебе мало хижины и моей любви. Тебе нужен весь мир. Завтра я стану тебе не нужна. А сейчас – пойдем…

Грохот пушек возвестил начало нового дня. Между деревянных резных столбов – тотемов – строем проходили подданные племена. Воины несли луки, и копья, и грозные сарбаканы – духовые трубки, сквозь которые они на десятки метров могли выплевывать ядовитые иглы.

Гремели барабаны, вопили шаманы.

Король сидел на плетеном троне. Перед ним, на персидском ковре, были свалены золото, серебро и драгоценные камни.

О, альмандины, кроваво-черные гранаты Мадагаскара! Вам нет цены в Европе. Вы сотнями не карат, а килограммов свалены на ковер. И вы не радуете глаз короля…

Племена все шли и шли. Молча стояли в каре французы. Гремели литавры. Король поднимал руку, приветствуя подданных.

Его лицо не выражало ничего.

А Фредерика? А верная, нежная и трепетная жена, она разве не рядом? Да пусть хоть сотни наложниц согревают ночами тело короля, но на параде ее место рядом с правителем!

А верная Фредерика в этот момент совершала обычную конную прогулку на Маврикии. И ее трепетные ноздри вздрагивали, когда ей подавал руку, помогая сойти с седла, ясноглазый светловолосый гайдук Иван или когда придерживал коня капитан Перно.

В конце концов, она ведь не железная…

…Лагерь был пьян. Солдаты и воины-малагасийцы праздновали, но уже сами не помнили что.

Беньовский сидел над шахматной доской.

Пытался откусить эполет с его плеча священный лемур, почитаемый местными, Ну, или хотя бы отгрызть шнурок аксельбанта…

Верховный шаман играл белыми.

Он проигрывал.

– Ну, теперь ты понял, что власть – это крест? – спросил он Беньовского. – А я тебя предупреждал…

Скорбно поджал губы падре Себастьян, сидевший в углу просторного дома. То есть дворца. Он писал королю Франции очередной донос на Беньовского.

С некоторых пор они стали приходить в Париж десятками.

Беньовский не учел главного – король не имеет права разжимать пальцы на горле своих подданных. Иначе они его растерзают.

А Беньовский был добр.

Он умел драться, но никогда не бил человека первым.

Тем более – по лицу…

И именно в этот день, когда старейшины и шаманы восемнадцати племен Мадагаскара нарекли Беньовского своим ампансакабе, верховным властелином, которому было положено поклоняться как богу, как богу, сошедшему с небес, – я не шучу. Как высшему существу, имеющему в руке меру и правящему суд, из Парижа пустился в дальний путь гонец.

Он вез грамоту.

Подписанную Людовиком XV.

Беньовскому жаловался генеральский чин, высший орден Франции и пожизненная пенсия.

Он удалялся от дел и отзывался во Францию.

Почему?! Что за бред?! Ведь племена больше не подчинятся никому, пока не увидят бездыханное тело ампансакабе!

А именно поэтому…

Людовик считал, что королем может быть только он.

А Беньовский – не более чем губернатором…

Горела лампа, роилась вокруг мошкара. Дремал лемур – в них, по верованиям местных, переселяются души умерших.

Убить лемура нельзя.

Нет греха тяжелее…

Священная цифра 7 горела над ложем, где ждала короля Айя. Туземцы стояли по всем сторонам четырехугольного жилища короля – французам Беньовский верить перестал. Аборигены убили бы любого, кто посмел бы приблизиться к жилищу ампансакабе.

Горели светильники, чадила лампа.

Завтра. Завтра в Европу.

– Я вернусь, – поднял голову король. – Я вернусь к тебе, Айя.

– Я знаю, – ответила она, – и мы больше не расстанемся…

Холодные и безразличные, висели звезды в вышине.

Но кто-то уже развязал веревку Угольного мешка, и выползала оттуда черная змея, и целилась барону в сердце, и хвост ее терялся на Млечном Пути.

Париж лег к ногам мадагаскарского правителя. Загорелый и возмужавший Беньовский снова стал кумиром на сезон. Но его больше не принимали во дворце и не приглашали никуда – ни на какие торжественные приемы. Это было верхом неприличия, но плевать хотели короли на правила поведения, когда речь идет о подданных.

Беньовскому сказали, что все хорошо и более Мадагаскар колонизировать не стоит. Вечным врагам англичанам сейчас не до Африки, у них отпадает Америка. А больше врагов у Франции нет.

Достаточно гарнизона и достигнутых успехов, ампансакабе может отдыхать…

Но с Беньовским так вести себя было нельзя.

Что ему Людовик?!

Он сам себе король…

И барон отправляется в Австрию, на родину, так неласково его когда-то изгнавшую.

Здесь его встречают триумфатором. Мария-Тереза жалует его графом и дарит имение. Но главное, главное, главное… Наследники австрийского престола хотят Мадагаскар!

О боги, мои боги!

Вы рвете мне сердце…

Беньовскому дают грамоту, подтверждающую его права на весь остров.

Это официальное признание, как в наши дни – грамота ООН.

Ну, а на словах – вечная дружба с Австрией и основание на острове австрийской колонии.

Людовик, привет!

Почти сорокалетний генерал и граф находит денег под будущие поставки альмандинов. Он снаряжает экспедицию и возвращается на остров с отрядом наемников.

Туземцы встречают его, как и положено встречать временно отсутствовавшее божество, – толпами валясь в придорожную пыль. Верный Хрущов одним ударом вышибает с острова французов, Луисвилль приходит в упадок, и в новом, сухом, немалярийном месте вырастает Мауриция, новая столица Мадагаскара.

Названная так в честь короля.

Город стоит и сегодня…

Кто помогал барону? Да все. Он действовал на людей гипнотически. Денег ему помог найти в Америке потомок Магеллана, веривший Беньовскому как себе.

На карте мира появляется новое грозное государство – королевство Мадагаскар.

Почему грозное?

Да потому, что мимо острова не пройти.

Следовательно, плати…

Вот они, и ключик, и ларец.

Вот зачем всем нужен был Мадагаскар…

Она взяла из рук барона ферзя и положила на доску.

Мат.

– Ты завтра умрешь. – Айя смотрела ему в глаза не мигая.

– Откуда ты знаешь? – В лице Беньовского не дрогнула ни одна жилка.

– Отец сказал.

Тишина.

– Да я знаю и сама.

Пауза.

– Я умру тоже.

Тишина.

Горели светильники.

Перекликалась стража.

И рядом, совсем рядом притаилась змея.

Французы высадились на остров.

Завтра – бой.

Завтра пулей в грудь будет убит Беньовский, заколот шпагой Хрущов. Выпьет яд Айя, когда во дворец ворвутся зуавы.

Но это только завтра.

А пока еще горят, горят, не чадя, светильники, и три часа до рассвета, и амбра, и мускус, и струя кабарги, и мед, и женьшень, и Цекуба, забытое вино, поддерживают силы супругов, и больше они не расстанутся никогда.

Пробуждение

Я еду в метро, прижатый к словам «Выхода нет». Потомок пророков и князей, священников и крестьян, солдат и музыкантов, я еду на работу.

Я ее ненавижу, но мне нужно зарабатывать.

Мне дышит в лицо перегаром кудлатый мужик.

– Отодвинься, – говорю я.

Он рыгает.

Я с трудом высвобождаю руку, чтобы ударить в эту мерзостную харю.

На пальце горит, высверкивая всеми гранями, двадцатикаратный альмандин.

И я вспоминаю – король не бьет в лицо…

Никогда.

Примечания

1

Цит. по книге: «Барон Унгерн в документах и мемуарах». М., 2004.

2

Я тебя люблю! Я люблю тебя! (нем.)

3