Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

— Ну ни хрена себе! — отвесил челюсть ошарашенный проверяющий. — Патроны остались? Дай-ка я их… сволочей… Да я их… сейчас… всех! — и, отобрав у меня автомат, не целясь, оглушительно загрохотал над ухом, осыпая меня и палубу градом горячих гильз.

Пули отскакивали от пирса, высекали искры, крысы визжали, прыгали, подлетали и падали. Все тридцать патронов обоймы, к великому изумлению стрелка, были выплюнуты одной очередью за какие-то четыре секунды. Он в недоумении посмотрел на автомат, потряс его и с немым вопросом повернулся ко мне. Ему было непонятно, как это крутые парни в голливудских боевиках умудряются по два часа безостановочно валить толпы туповатых врагов, а тут только курок нажал — и всё…

Заменив магазин, дежурный по соединению в те же несколько мгновений опорожнил и его. Голова моя гудела, словно её насквозь продолбили отбойным молотком. С макушки и плеч на палубу скатывались, падая и звеня, дымящиеся гильзы. Одна закатилась за шиворот и жгла где-то в районе поясницы. Предвидя, что сейчас потребуется следующая порция патронов, я незаметно вытащил из подсумка последний, третий, магазин и сунул его под матрац. Пошарив рукой вокруг и не найдя того, что искал, дежурный по соединению разочарованно вздохнул и с сожалением вернул оружие. Потом он грузно сполз со стола, с опаской поглядывая под ноги, крепко пожал мою руку и уже запросто, по-свойски, сказал:

— Молодец, лейтенант! Держись…

Так как я немножко оглох, то мне показалось, что сказал он «живи!». На что я с благодарностью ответил ему:

— Спасибо!

— Действительно, добрый дядька, — подумал я. — Хорошо всё-таки, что я его не застрелил!

Отряхиваясь и расправляя помятую одежду, «добрый дядька» в свою очередь по-отечески меня поучал:

— Ты только на пирсе порядок наведи! Патроны списывай на обеспечение безопасности стоянки корабля в базе. В отчётах пиши — хунтоты, мол, на джонках одолели, лезут к борту, воруют всё что ни попадя, отгонять приходится с применением оружия… Да что мне тебя учить — сам ведь всё знаешь!

Затем он сделал в вахтенном журнале обстоятельную запись о проведённой проверке корабля и вахты с парой дежурных замечаний. Похлопал меня по плечу как уже проверенного в деле боевого товарища и, источая вокруг себя неповторимый аромат одеколона для настоящих мужчин с непонятным для иностранцев названием «Перегар», побрёл в направлении базы пропустить очередной стаканчик.

26

Нежданная исповедь, пуля в голове и тайна рокового взрыва

Как и многим отравляющим нашу жизнь пустым переживаниям, с наступлением утра всем моим мучениям пришёл конец. Не зря гласит народная мудрость: «Если обстановка неясна — ляг поспи, и всё пройдёт». Надо было сразу ей последовать, завалился бы с вечера спать — ничего не знал бы и, следовательно, ничего бы и не произошло. А так — всю ночь без толку промаялся и сейчас, словно выжатый лимон. Через полчаса заявится старпом, приведёт команду и, как пить дать, отправит по самой жаре Кулькова на кичу сдавать. Голова же такая тяжёлая, мысли такие дремучие, как будто пил, не просыхая, всю неделю!

Но с первыми лучами солнца совершенно улетучилась моя хандра. Что ни говори, а энергия молодости — великая сила: ни переживаниями, ни бессонными ночами, ни чудовищными экспериментами над собственным здоровьем невозможно её истощить.

Я тщательно уничтожил следы ночного побоища, сбросил лопатой в море останки всех моих жертв. Вода под пирсом сразу забурлила, обычные знакомые нам рыбы, которые кидались на перловку, хлеб и прочие вегетарианские отходы, оказались плотоядными. Она рвали на части друг у друга крысиные тушки, от которых в минуту ничего не осталось.

Развалившись на столе посреди поля недавней битвы, я расслабленно лежал под нежными струями утреннего ветерка, дожидаясь прибытия экипажа. Вопросов было больше, чем ответов, и я никак не мог решить, докладывать или нет командиру о странном взрыве.

Незадолго до рассвета на пирс вышел подышать свежим воздухом Аслан — дежурный по плавмастерской, стоящей рядом с нами, — и мы разговорились. Это был невысокий щуплый лейтенант, добродушный малый с живыми, но какими-то очень уж печальными и усталыми глазами. Был он мой одногодок и родом происходил откуда-то с Северного Кавказа. На своём ржавом корыте Аслан занимал должность командира моторной группы в электромеханической боевой части, имел в непосредственном подчинении трёх мичманов и около сорока головорезов-дембелей. Грустный взгляд его и усталый вид объяснялись тем, что торчал Аслан возле опостылевшего ему причала безвылазно уже пятнадцатый месяц, и конца-краю этому бессмысленному прозябанию не было видно.

В разговоре он мне по секрету признался, что у половины офицеров его корабля крыша съехала окончательно ещё полгода тому назад, да и у себя он явственно начал замечать кое-какие отклонения. Ему, например, постоянно хочется кого-то убить. Тут я его успокоил, сообщив, что с недавних пор и у меня стало возникать такое желание. Аслан понимающе на меня посмотрел и продолжил изливать душу.

Выяснилось, что на корабле пьют безбожно. Самим этим фактом никого, конечно же, не удивить, но пьют уже поголовно все, в том числе матросы. Пьют всё что попало и в любое время. На борту бардак и анархия, матросы, окончательно забурев, беспредельничают и тащат всё, что можно продать. Ещё месяц такой вакханалии — и судно своим ходом не то что во Владивосток — до соседнего пирса дойти не сможет.

Офицеры уже боятся спускаться на нижние палубы, а в матросские кубрики заходят не иначе как с пистолетом наизготовку либо предварительно швырнув гранату. Единственным реальным средством, способным на какое-то время поднять воинскую дисциплину и прекратить разложение экипажа, Аслан считает проведение небольшой (человек так на десять для начала) публичной казни через повешение (исполнителем согласен быть сам). Для пущего воспитательного эффекта тела казнённых не снимать, а оставить болтаться на мачтах до самого возвращения домой. Что Аслан имел в виду, говоря о каких-то своих отклонениях, я не знаю, мысли его, как мы видим, были вполне здравыми, направленными исключительно на пользу дела.

Со слов Аслана следовало, что развал дисциплины на корабле дошёл уже до самой крайней точки, после которой, как сказал бы пессимист, «хуже уже быть не может», а оптимист радостно бы ему возразил: «может, брат, может».

Помимо прочих безобразий, творящихся на корабле, к которым все худо-бедно уже почти привыкли, появились и новые их формы — начали происходить перестрелки. Всю прошлую неделю механик гонялся с пистолетом за помощником, сейчас они помирились, пьют на пару и уже вместе охотятся на замполита. А пару месяцев назад