Zealot. Иисус: биография фанатика - Реза Аслан

«Этот человек не перестает говорить хульные слова на святое место сие и на закон, — выкрикивает один из людей, готовых забросать Стефана камнями. — Ибо мы слышали, как он говорил, что Иисус Назорей разрушит место сие и переменит обычаи, которые передал нам Моисей» (Деян. 6. 13–14).

Лука также дает Стефану возможность защитить себя, чего не было у Иисуса в его евангелии. В длинной и бессвязной речи перед толпой Стефан пересказывает почти всю иудейскую историю, начиная с Авраама и заканчивая Иисусом. Эта речь, которая, несомненно, является результатом творчества самого Луки, изобилует простейшими ошибками: в ней неправильно указывается место погребения патриарха Иакова и утверждается, будто Моисей получил Закон от ангела, в то время как даже самый необразованный иудей в Палестине знал, что Закон был дан Моисею самим Богом. Однако главный смысл этой речи проясняется ближе к ее концу, когда Стефан в воодушевление поднимает глаза к небу и видит «Сына Человеческого, стоящего одесную Бога» (Деян. 7. 56).

Похоже, у первых христиан это был самый популярный образ. Марк, еще один говоривший по-гречески иудей из диаспоры, в своем евангелии вкладывает аналогичные слова в уста Иисуса, стоящего перед первосвященником: «И вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы» (Мк. 14. 62), а затем эту идею подхватывают Матфей и Лука — такие же иудеи, жившие за пределами Палестины и писавшие на греческом языке. Но если у синоптиков Иисус прямо цитирует 109 Псалом, чтобы продемонстрировать связь между собой и царем Давидом, в речи Стефана выражение «одесную силы» намеренно заменено на «одесную Бога». Для такой замены была причина. В древнем Израиле правая рука считалась символом власти и авторитета; она символизировала высокий статус. Сесть «одесную Бога» означало разделить Божью славу, стать единым с Богом по своей сути. Как писал Фома Аквинский, «сесть по правую руку от Отца означает не что иное, как разделить его божественную природу… [Иисус] восседает одесную Отца, потому что имеет ту же Природу, что и Бог-Отец».

Иными словами, «Сын Человеческий» у Стефана — это не царственная фигура из пророчества Даниила, который приходит «с облаками небесными». Он не устанавливает свое царство на земле, «чтобы все народы, племена и языки служили Ему» (Дан. 7. 1–14). Он уже даже не мессия. Сын Человеческий из видения Стефана — это предвечное божественное существо, царство которого не от мира сего. Он стоит по правую руку от Бога, равный ему по почести и славе; он, по сути, Бог, ставший плотью.

Этого было достаточно, чтобы в Стефана полетели камни.

Нужно понимать, что для иудея не было большего богохульства, нежели слова Стефана. Утверждение о том, что человек умер и воскрес, могло просто не иметь прецедентов в иудаизме. Но мысль о «боге-человеке» была откровенно еретической. Слова, которые Стефан выкрикивает в своих смертных муках, являются никак не меньше, чем началом новой религии, радикально и непримиримо отвергающей все то, что собственная религия Стефана когда-либо говорила о природе Бога и человека и о взаимоотношениях между ними. Можно сказать, что в тот день у ворот Иерусалима умер не только Стефан. Вместе с ним под горой камней были погребены последние следы исторической личности Иисуса из Назарета. История ревностного галилейского простолюдина и националиста, который надел на себя мантию мессии и начал безрассудное восстание против порочных служителей Храма и злонамеренных римлян, закончилась не со смертью на кресте и не тогда, когда опустела гробница, а в тот момент, когда один из последователей Иисуса осмелился назвать его Богом.

Стефан принял мученическую смерть примерно между 33 и 35 гг. н. э. Среди толпы, одобрившей побивание камнями, был благочестивый юный фарисей из Тарса, богатого римского города на Средиземном море. Его звали Савл, и он был настоящим зелотом — ревностным последователем Закона Моисея, имевшим блестящую репутацию борца с ересями, подобными той, что проповедовал Стефан. Около 49 г. н. э., спустя пятнадцать лет после того, как он радостно смотрел на смерть Стефана, бывший фарисей, а ныне — страстный проповедник христианства по имени Павел напишет своим друзьям из греческого города Филиппы послание, в котором недвусмысленно и без каких-либо оговорок назовет Иисуса из Назарета Богом. «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек» (Флп. 2. 6–7).

Как такое могло произойти? Как неудавшийся мессия, умерший позорной смертью как государственный преступник, мог спустя некоторое время превратиться в создателя небес и земли — Бога во плоти?

Ответ на этот вопрос зависит от признания одного очень примечательного факта: практически каждое слово, которое когда-либо было написано об Иисусе из Назарета, включая все сюжеты в евангелиях Матфея, Марка, Луки и Иоанна, было написано людьми, которые, подобно Стефану и Павлу, не знали Иисуса при его жизни (вспомним, что все евангелия, за предположительным исключением Евангелия от Луки, были написаны даже не теми людьми, чье имя они получили). Люди, знавшие Иисуса — те, кто сопровождал его в Иерусалим как царя и помогал ему очищать Храм во имя Божье, кто присутствовал при его аресте и видел его одинокую смерть, — сыграли на удивление скромную роль в том движении, которое Иисус оставил после себя. Члены семьи Иисуса, особенно его брат Иаков, который возглавил общину без Иисуса, безусловно, имели влияние в первые десятилетия после распятия. Но им помешало их собственное решение остаться в Иерусалиме и ждать возвращения Иисуса. Они пробыли там до тех пор, пока их община вместе со всеми остальными жителями священного города не была уничтожена армией Тита в 70 г. н. э. Апостолы же, которым Иисус поручил распространить его учение, покинули Иерусалим и разошлись по всей стране, неся благую весть. Но они не могли давать богословские толкования новой веры или сочинять назидательные повествования о жизни и смерти Иисуса. В конце концов, они были земледельцами и рыбаками — они не умели ни читать, ни писать.

Задача изложить в словах учение Иисуса выпала на долю нового поколения образованных, знакомых с городской культурой, говоривших по-гречески иудеев диаспоры, которые стали основной движущей силой новой религии. По мере того как эти выдающиеся мужчины и женщины, многие из которых были знакомы с греческой философией и эллинистической мыслью, начали интерпретировать учение Иисуса, делая его более привлекательным как для своих соотечественников-иудеев, так и для язычников, они постепенно превращали Иисуса из революционера-зелота в романизированного полубога, из человека, пытавшегося и не сумевшего освободить иудеев от римского господства, в божественную сущность, совершенно не интересующуюся земными делами.

Эта трансформация происходила не без споров и трудностей. Первые последователи Иисуса, говорившие по-арамейски (в том числе члены его семьи и оставшиеся в живых апостолы) открыто конфликтовали с грекоязычными иудеями диаспоры, когда речь заходила о правильном понимании идей Иисуса. В первые десятилетия после событий на Голгофе разногласия между этими двумя группами привели к возникновению двух различных и соперничавших между собой лагерей в христианстве. Во главе одного из них стоял Иаков, брат Иисуса; вторую сторону представлял бывший фарисей Павел. Как мы увидим, именно соперничество между этими непримиримыми противниками в большей степени, чем что-либо еще, окажет влияние на формирование христианства как мировой религии в том виде, в каком мы его знаем сейчас.

Глава тринадцатая

А если Христос не воскрес

Шел час шестой (три часа пополудни) дня накануне субботы. Согласно евангелисту Марку, в этот момент «настала тьма по всей земле», словно весь мир остановился, чтобы засвидетельствовать смерть этого простого человека из Назарета, высеченного плетьми и казненного за то, что он назвал себя Царем Иудейским. В девятом часу Иисус внезапно воскликнул: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Кто-то смочил губку в вине и приложил к губам умирающего, чтобы облегчить его страдания. В конце концов, когда легкие Иисуса истощились и больше не могли поддерживать дыхание в теле, он поднял голову к небу и с громким последним криком испустил дух.

Должно быть, конец Иисуса наступил быстро и не был замечен никем, кроме, разве что, горстки женщин, которые рыдали у подножия холма, глядя на своего изувеченного учителя: большинство учеников-мужчин рассеялись в ночи, как только начались тревожные события в Гефсиманском саду. Смерть государственного преступника, распятого на кресте на горе Голгофа, была, как это ни печально, самым банальным событием. Вместе с Иисусом в тот день умерло еще несколько десятков человек, их искалеченные тела безвольно висели на крестах еще много дней на радость жадным птицам, кружившим в небе, и собакам, которые приходили под покровом ночи, чтобы доесть остатки птичьей трапезы.