Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев

— Му-у?

— Му-му! — радостно кивал головою кок.

Вочмен для верности переспрашивал в третий раз и, получив утвердительное «му», принимался за свиную отбивную с макаронами.

Среди дежурных был один, сносно владеющий русским, и, когда в один прекрасный полдень он поглощал очередную порцию «нечистого мяса», матрос первого класса, закончив трапезу, подошёл к нему, икнул и произнёс:

— Хрю-хрю!

Указательный палец его при этом был направлен в тарелку трапезничающего араба. Присутствующие подумали, что араба сейчас стошнит и он с воплями и кулаками бросится на камбуз избивать кока. Но не тут-то было.

Араб медленно поднял голову, посмотрел на матроса и на вполне узнаваемом русском спокойно произнёс:

— Я спрашивал кока, — и он повернулся в сторону камбузного окна, — спросил его три раза, а он мне три раза… — он показал отогнутых три пальца, — три раза! ответил: «Му-му!» И если это не так, то Аллах накажет его, а не меня. Я чист перед Аллахом!

С тех пор кок, смотревший на эту сцену через камбузное окно, стал называть всех наших вочменов Мухрю.

— Опять Мухрю за свининой пришёл, — рассуждал кок при появлении дежурного араба, — опять я навлекаю на себя наказания Аллаха, и всё из-за того, что не хочу оставить бедолагу без обеда. Скажи я ему, что это мясо хрю-хрю, и останется он голодным. Хотя об этом он и так уже знает. Но спросить должен, чтобы я его в очередной раз обманул, а он через мой обман в рай попадёт, а я, соответственно, в ад…

Дежурные регулярно сменяли друг друга, съедая неположенное им хрю-хрю. Дни шли своей чередой, а наша выгрузка всё откладывалась. Эта затянувшаяся передышка давала мне возможность поколесить по Мохаммедии. На борту, как всегда, наготове был старый велосипед, который я нашёл на задворках английского порта Лоустофт. Он выручал меня во время довольно частых заходов в тот или иной порт. Это было непревзойдённое, удивительное транспортное средство, могущее увезти на одной только мускульной силе к чёрту на кулички. И нередко я бывал так близко к этим куличкам, что можно было почувствовать запах серы.

Дежурные мохамеддийцы, видя мою страсть к велопоездкам, прозвали меня Sportishman. Что отчасти соответствовало действительности. За день я в среднем накручивал километров по сорок-пятьдесят. Английский байк давал свободу передвижения по всем направлениям.

Особенно мне нравилась дорога вдоль океанского побережья, начинающаяся улицей Ла Корниш, примыкавшей к пляжу Мирамар. Зелёные пальмы с чешуйчатыми мохнатыми стволами и колеблющимися от ветра ветками-опахалами сопровождали меня почти на всём протяжении этого экзотического пути. Океан, временами показываясь на срезе жёлтой песчаной полосы, шумел и пенился высоким прибоем. Океанские ветра обдавали меня с ног до головы дышащей солоноватой свежестью Атлантики. Я насыщался ею, вбирая всеми порами тела воздушные течения.

Иногда я выезжал на само побережье, бросая свой байк на прибрежный песок, скидывал обременительную одежду и кидался в набегающие на берег пенистые воды, волнующиеся не менее, чем душа моя.

Какой восторг — погрузиться в это первородство, слиться с ним, превратившись в единый живой организм, каждой клеточкой чувствуя взаимопроникновение двух стихий! И каждая наслаждалась по-своему. Одна принимающая, другая безбрежно отдающая.

«За что мне, смертному, родившемуся в серых каменных лабиринтах стылого Ленинграда, такая непозволительная тропическая роскошь? — подумал я. — За что Боженька дал мне столько радости небывалой свободы, к которой так всегда стремилась моя душа?»

Языки прибоя вылизывали пограничную песчаную полосу так тщательно, что она превращалась в плотный наст. Велосипед словно сам катился по укатанной прибоем песчаной полосе, которой не было конца. Я находился в ореоле солнечных, рассыпающихся океанских брызг.

Невыносимо тянуло в воды, порождающие эти солнечные брызги. Байк — на песок, и — с головой в набегающую волну, кролем в открытый океан. Водное лоно мерно покачивало меня, и можно было, перевернувшись на спину, наблюдать бездонное небо, изливающееся необыкновенной синевой с размытыми космами редких облаков, в которых возникали белёсые очертания неизвестных материков, архипелагов и причудливых островов. Это мерное качание на миг приближало меня к этим островам, хотелось дотянуться до них рукой, но в другой миг опускало в бездну, готовую поглотить без остатка. Однако океанское ложе удерживало меня от неминуемого нескончаемого падения.

На юге постепенно собирались в кущи кудряво-кудлатые, будто нарисованные облака, в контурах которых виднелись головы пророков, пасти неземных чудовищ, лепные капители Небесного Иерусалима, колесницы римских центурионов и всё то, что рисовало воображение во взбитой пене всё новых и новых облаков. Вдалеке они медленно сгущались, постепенно превращаясь в темнеющий циклонический сгусток, повисший над южной частью небосклона. Облачные видения уплотнялись и уплотнялись в густую чернеющую массу…

Но вопреки всему я продолжал движение по Ла Корниш навстречу мерно и неотвратимо приближающемуся урагану. Проезжая мимо большой пальмовой рощи с необыкновенно высокими, деревами, я поразился представшей перед мною фантастической картине: пальмы энергично подметали своими разлапистыми ветвями тяжёлое вязкое небо. Ветви мотались так, будто стволы, на которых они висели, раскачивали невидимые великаны. Я даже приостановил байк, удивившись ирреальностью этого видения, пробуждающего если не ужас, то, по крайней мере, дрожь во всём теле.

«Какая здесь всё-таки чуждая для нас природа, — подумалось мне, — остаться под этими бушующими, ожившими в своём древнем естестве пальмами равносильно безумию».

Такое буйство пугало. Русская душа никак не принимала это действо, наполненное забытыми реликтовыми токами, пробуждающими во мне странную тревогу. Разве может вызывать подобное чувство наша русская берёзовая роща даже при самом свирепом ветре? Её волнение совсем другое, пусть и тревожное, но не пугающее.

Перед моим вояжем я вспомнил предупреждение дежурного марокканца, сносно владеющего русским. Он похлопал меня по плечу дружески заглянув в глаза, и не то спросил, не то констатировал:

— А-а-а, Sportishman???!!! Очень хорошо! Имей в виду, получено штормовое предупреждение. Через час ожидается ураган «Лилит». Обещают волны до 30 метров и ветер больше 100 км в час. Хорошо, что ваше судно в гавани. Для такого маленького пароходика «Лилит» слишком мощная, сомнёт и утопит, глазом не моргнёте.

Но, не вняв ему, я всё-таки рванул в эпицентр стихии. «Лилит» уже вовсю разгулялась на побережье, наполнив водою пляжную зону, и подбиралась к городской черте, слизывая автомобили, деревья и ветхие дома. Какая-то неуёмная тёмная сила проявлялась в ней с каждой минутой всё яростнее и яростнее. Воистину — на такую хиджаб не наденешь.

Мне во что бы то ни стало хотелось осязать её во всём размахе и откровении, когда она терзает всё вокруг, наводя ужас в сердцах. Пальмовая роща, качаемая жестоким ураганным ветром, неистовствовала: ветви уже не плясали в безумном