Забытый язык - Эрих Зелигманн Фромм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пациент: Теперь мысль мне довольно ясна. В жизненной игре я чувствую себя неудачником из-за огорчений детства. У меня нет того оружия [шахматные фигуры намекают на сражение], какое есть у других, однако если мне удастся удалиться в простую, идиллическую жизнь, я мог бы даже сражаться цепом как заменой оружия, которого у меня нет – шахматных фигур.
Аналитик: Но это не окончание сна. После того как вы прервали шахматную партию, вы сказали: «Какой-то голос (голос матери) мне твердит: жизнь не стоит того, чтобы жить».
Пациент: Это мне хорошо понятно. В конце концов, я веду жизненную игру только потому, что должен. Однако мне на самом деле неинтересно. Единственное, что я более или менее сильно ощущаю с детства, – это то, что я говорю во сне: жизнь не стоит того, чтобы жить.
Аналитик: Действительно, это то, что вы всегда чувствовали. Однако нет ли в сновидении какого-то важного послания, которое вы отправили самому себе?
Пациент: Вы имеете в виду, что я хочу сказать: тема депрессии внедрена в меня моей матерью?
Аналитик: Да, я это имею в виду. Как только вы поняли, что депрессивный взгляд на жизнь – не ваш собственный, а голос вашей матери все еще оказывает свое квазигипнотическое влияние, вы сделали один шаг в направлении освобождения от этого настроения. Что эта философия депрессии на самом деле не ваша – важное открытие, которое вы сделали, и для того, чтобы его сделать, потребовалось быть в состоянии сна».
Одним из типов сновидений, примеров которых мы не приводили, являются кошмары. Согласно взглядам Фрейда сон, в котором отражается тревога, – не исключение из общего правила, согласно которому скрытое содержание сновидения есть исполнение иррационального желания. Существует, конечно, очевидное на это возражение, которое выдвинет каждый, кому когда-либо снились кошмары. Если я во сне прохожу через ужасы ада и просыпаюсь в почти невыносимом страхе, осмысленно ли говорить о том, что это – исполнение желания?
Такое возражение не столь убедительно, как кажется на первый взгляд. Нам известно, что в патологическом состоянии людей побуждает нечто совершать именно те действия, которые для них разрушительны. Мазохист испытывает желание – хотя и неосознанное – пережить несчастный случай, заболеть, подвергнуться унижению. При мазохистском извращении, когда такое желание смешивается с сексом и поэтому менее опасно для человека, оно даже делается осознанным. Более того, мы знаем о ситуациях, когда самоубийство может оказаться результатом непреодолимого побуждения к мести и разрушению, направленного, скорее, против собственной личности, чем кого-то другого. Тем не менее человек, движимый саморазрушительным или болезненным импульсом, может другой частью своей личности испытывать искренний сильный страх. Это не отменяет того факта, что испуг есть исход собственных саморазрушительных желаний человека.
Однако желание может порождать тревогу, как считает Фрейд, не только в результате мазохистского или саморазрушительного влечения. Мы можем чего-то хотеть, но понимать при этом, что удовлетворение такого желания заставит других людей ненавидеть нас и принесет наказание со стороны общества. Естественно, исполнение такого желания вызовет тревогу.
Иллюстрацией тревоги подобного рода служит следующий пример.
«Я сорвал с дерева яблоко, проходя через сад. Появляется большая собака и кидается на меня. Я ужасно испуган и просыпаюсь с криком о помощи».
Все, что нужно для понимания этого сновидения, – это знание о том, что человек, которому приснился сон, накануне вечером встретился с замужней женщиной, которая очень его привлекает. Она как будто ответила ему взаимностью, и он уснул с фантазиями о романе с ней. Нам незачем интересоваться, была ли тревога, испытанная во сне, вызвана угрызениями совести или страхом перед общественным мнением; имеет значение только тот факт, что тревога есть результат удовлетворения желания – съесть украденное яблоко.
Впрочем, хотя многие тревожные сновидения могут, таким образом, быть поняты как замаскированное исполнение желания, я сомневаюсь, что так обстоит дело со всеми или, может быть, большинством из них. Если мы полагаем, что сновидение – разновидность психической активности во время сна, то почему бы нам не быть искренне испуганными опасностью – во сне так же, как наяву?
Однако, могут мне возразить, разве не все сны обусловлены нашими устремлениями? Разве мы боялись бы, если бы не «жаждали», как говорят буддисты, если бы ничего не желали? Поэтому разве нельзя сказать, что в общем смысле любая тревога, как наяву, так и во сне, есть результат желания?
Это веский аргумент, и если бы мы стали утверждать, будто не бывает тревожных снов (или тревоги наяву) без наличия желания, включая основополагающее желание жить, я не вижу, как можно было бы что-то возразить. Однако этот общий принцип – не то, что имел в виду Фрейд при толковании сновидений. Проблема может несколько проясниться, если мы еще раз вернемся к различиям между тремя видами тревожных снов, которые мы уже обсуждали.
В мазохистском саморазрушительном кошмаре желание само по себе болезненно и разрушительно. В тревожном сновидении второго типа, как в сне о яблоке, желание как таковое не саморазрушительно, но носит такой характер, что его исполнение порождает тревогу в другой части психики. Сновидение вызвано желанием, побочный продукт которого вызывает тревогу. Кошмар третьего типа, когда человек боится в силу реальной или воображаемой опасности для жизни, свободы и т. д., является следствием угрозы, в то время как желание жить, быть свободным и т. д. есть постоянно присутствующий импульс, этого конкретного сна не вызывающий. Другими словами, в первом и втором случаях тревога порождается наличием желания; в третьем же случае это происходит из-за опасности (реальной или воображаемой), хотя и не без наличия желания жить или какого-либо из постоянных универсальных желаний. Сновидение третьей категории определенно является не исполнением желания, а следствием страха перед его фрустрацией.
Следующий сон являет собой пример кошмара, мало отличающегося от других. Женщина, которой он приснился, сообщает:
«Я в оранжерее. Вдруг я вижу змею, которая мне угрожает. Рядом стоит моя мать и злобно мне улыбается. Она уходит, не пытаясь мне помочь. Я бегу к двери, но змея опережает меня и не дает выйти. Я в ужасе просыпаюсь».
Пациентка – женщина сорока пяти лет, страдающая от мучительной тревожности. В ее истории привлекает внимание одна особенность: взаимная ненависть с матерью. Чувство, что мать ненавидит ее, не было плодом воображения. Мать была замужем за человеком, который ей никогда не нравился, она с отвращением относилась к их
