Гиблое место - Сергей Шхиян

Под утро я заметил человека, кравшегося в наше расположение. Вместе с караульным мы устроили за ним погоню, но в потемках не смогли его отыскать. Разговоров об этом хватило на все утро, зато бдительность сразу же возросла.

На рассвете началась гроза. Вся наша команда забралась в фургоны. Мокли только лошади, шарахавшиеся по лугу от громовых раскатов. Однако вскоре развиднелось, тучи унесло, и мы без помех продолжили путь.

Десятник Васильич ночью исчез, то ли сбежал, то ли отправился разыскивать таинственного боярина Константина Ивановича. Остальное воинство влилось в наши ряды. Теперь отряд стал внушительным. Я спешил одного из наших «кавалеристов» и теперь ездил на его гнедом донце.

Двигались мы много быстрее, чем вчера, может быть, от того, что теперь снятые крестьянами тегеляи везли в повозках. Соглядатай, которого я заметил утром, меня не очень беспокоил, но на всякий случай я выслал вперед дозор из двух шустрых парнишек.

В отличие от вчерашнего дня, на дороге было много встречных, местных жителей и мелочных торговцев. По их словам, в округе было спокойно, никто не видел ни татар, ни казаков. Наше неформальное вооруженное формирование никого не пугало. Мы пока шли по местам, где все друг друга знали. Похоже было, что десятник не соврал, о нашем ополчении уже было известно всей округе.

Единственное, что никто, кроме меня, не знал, это куда мы направляемся. Даже Минину я не назвал точного пункта назначения. По легенде отряд шел искать потерявшихся боярских детей. Выбирая направление, я называл Пешково и Городище, деревни в непосредственной близости от селения Коровина, в которой жил толстый барин Гаврила Васильевич.

По моим подсчетам от Семеновского до Коровина по прямой было километров двадцать пять, а дорогами все тридцать пять-сорок. Судя по нашему неспешному продвижению, если ничего не задержит в пути, мы сможем прибыть туда завтра перед обедом. Однако рассчитывать время в пути — самое зряшное дело, обязательно что-нибудь случится. Потому я и не планировал что-то конкретное. Когда дойдем, тогда и дойдем.

На второй день обед опять затянулся до шести вечера. Однако вечерний переход все-таки решили сделать. Дозорные тронулись первыми, после того, как они ушли, начали седлать коней «кавалеристы». Мы с Мининым не стали ждать, пока глупый Нестор, назначенный нами «ефрейтором», построит отряд, и выехали вслед за дозором.

Только мы въехали в лес, как впереди раздались крики. Я узнал голоса своих парней и пришпорил лошадь. Донец дернул сухой головой и пошел в карьер. В ушах засвистел ветер. Я выхватил саблю, ожидая самого худшего. Несколько сот метров конь пролетел буквально за секунды. Потом я увидел, что там произошло. Один из моих дозорных лежал посредине дороги. Около него толпилось четверо конных, а один спешившийся, видимо, собирался его обыскать. Второй дозорный убегал просекой, а за ним гнался всадник, стараясь достать его саблей. Он кричал дурным голосом и метался между пней, вероятно, не очень соображая, что делает. Спасали его только чудо или слепой случай. Конник заваливался в седле из стороны в сторону, но никак не мог дотянуться клинком.

Думать мне было просто некогда. Я поскакал прямо на нападавшего. Тот, увлекшись, не сразу меня увидел, а когда мы столкнулись, что-то предпринимать ему было поздно. Я коротко махнул саблей и поскакал к остальной компании. Там уже оценили ситуацию, и спешившийся всадник навел на меня обрезок толстой, короткой трубы, так называемый «недомерок» — укороченную пищаль. Конники мгновенно рассредоточились в лаву и выставили в мою сторону пики.

Мне осталось только одно. Как только вспыхнул порох на полке «недомерка», я выполнил сложный прием джигитовки — повис вниз головой под брюхом лошади. Грянул выстрел. Стрелок целился мне в грудь, потому пуля ушла верхом, и лошадь осталась невредима. Я наскочил на него и снизу проткнул саблей насквозь. Этот удар едва не стоил мне жизни. Сабля легко вошла в тело, но плохо вышла. Когда я поскакал дальше, она застряла, и меня едва не вырвало из седла, под ноги остальным всадникам, еще не понявшим, в чем дело.

Они, пребывая в полной уверенности, что меня сшибло пулей, вчетвером бросились на Минина. Тот отступал, размахивая саблей и горяча коня, чтобы не дать себя заколоть. Я вернулся в седло. Привычный к сече конь выстрела не испугался и не понес, а послушно повернул назад.

Меня пока не видели, а Минина спасало то, что его хотели взять живым. Однако он очень уверенно и ловко отбивался и не давал себя спешить.

Вопросы рыцарской чести меня в этот момент не волновали. Я подъехал сзади к нападавшим и подло зарубил крайнего. Голову этого человека защищал дорогой бухарский шлем, а тело — толстая кольчуга и медные наплечники. Я понадеялся на саблю и с оттяжкой, изо всех сил ударил его между ключицей и шеей. Сначала мне показалось, что кольчуга устояла. Однако конник буквально взвыл, запрокинул голову и начал валится с бросившегося в сторону коня.

Этим моментом воспользовался Минин и ударил в незащищенный латами бок другого всадника. Его сабля вошла в тело не меньше, чем на ладонь. Теперь реальных противников у нас осталось всего двое.

Наконец я смог рассмотреть, с кем имею дело. Один из оставшихся в седле был азиатом, второй славянином. Оба были одеты в дорогие доспехи с украшениями и чеканными нашлепками.

Оценив ситуацию и бесполезность своих пик, они обнажили сабли, и я едва не поплатился за свою любознательность. Азиат страшно ощерил рот, закричал и, развернувшись в седле на сто восемьдесят градусов, полоснул меня саблей по боку. Удар был мастерский, но слишком резкий. Меня как током ударила резкая боль, однако кольчуга устояла. Я ответил режущим ударом, но противник юлой развернулся на лошади, и я, не достав его клинком, только напрочь срубил высокую заднюю луку седла.

Мы отскочили друг от друга и быстро поворачивали коней, готовясь к новой атаке. Только тут я узнал в противнике своего старого знакомца, ногайца с редкой бородой и равнодушными глазами, с которым мы бились ночью во время атаки степняков на освобожденных пленных.

Похоже было на то, что и он вспомнил меня. В его глазах даже появился интерес.

— Это ты, попа? — спросил он по-русски, играя в воздухе саблей.

— Я, кинязь, — ответил я ему в тон.

Чем занимается Минин со славянином, я не смотрел, слишком хорошим бойцом был ногаец, чтобы можно было ослабить внимание.

— Хорош сабль! — похвалил он мое оружие. — Хорош батыр! Твой кровь за мной.

— За тобой… — машинально согласился я, делая выпад. Однако ногаец увернулся и, неожиданно бросив коня в сторону, ускакал.

— Куда?! — только и успел крикнуть я.

— Твой кровь за мной! — крикнул он уже издалека и, не оглядываясь, отсалютовал мне саблей.

Гнаться я за ним не стал и поспешил на выручку к Минину, которому проходилось туго. У Кузьмы еще не совсем зажила рана, и долгая работа тяжелой саблей, судя по выражению лица, причиняла сильную боль.

— Оставь его мне! — крикнул я, ввязываясь в драку. — У меня к нему счет!

Славянин, тот самый толмач, который участвовал в моем пленении ногайцами, затравлено глянул на меня и невольно подставился под удар Минина. Однако Кузьма не смог дотянуться до его плеча или головы и попал по правой руке. Сабля врезалась в рукав кольчуги, прорезала ее, и из раны хлынула кровь.

Толмач вскрикнул и выронил саблю. Я, не давая ему ускакать, наехал лошадью и ударом гарды в лицо свалил на землю.

К нам в помощь скакала сельская кавалерия, а мы с Мининым растеряно смотрели на груду тел, заваливших дорогу.

Раненый толмач, между тем, встал на ноги и медленно шел к нам с кинжалом в здоровой руке. Разрубленная рука его весела плетью, а на лице застыла гримаса ненависти.

Я не стал его добивать, а просто ударил саблей плашмя по голове.

Наш вечерний переход сорвался. Убитого мальчика мы отправили на крестьянской телеге домой с двумя сопровождающими; ногайцев похоронили на опушке леса. Что делать с ренегатом-толмачом, я не знал. Заниматься его лечением у меня не было никакого желания. Кровь из разрубленной руки ему наши мужики остановили жгутом, и он теперь лежал вблизи костра на голой земле.

Кузьма Минин, впервые участвовавший в сече, пребывал в шоковом состоянии. Он никак не мог отключиться от недавних переживаний и нервно ходил по биваку.

Я уже притерпелся к необходимости защищая собственную жизнь, проливать чужую кровь, потому больше интересовался своим здоровьем. У меня сильно болели ребра, на которые пришелся удар саблей, и от того трудно было дышать.

Зато наше воинство пребывало в эйфории от одержанной победы. Татары так запугали своими набегами селян, что казались им непобедимыми. Парнишка-дозорный, чудом избежавший гибели, чувствовал себя героем и без устали живописал товарищам свои подвиги.