Гиблое место - Сергей Шхиян

Ожидая возвращения своих товарищей, возница, не таясь, стоял посередине дороги и выжидающе глядел в лес. Я подкрался к нему сзади и нежно постучал по плечу концом клинка. Он круто повернулся и воззрился на меня удивленными глазами.

— Ты кто такой? Ты это чего? — спросил он, судя по выражению лица, совсем не испугавшись направленного ему в горло острия.

Я не ответил, молча смотрел в его глубоко посаженные карие глаза. Уверенности в себе во взгляде у возницы немного убавилось, но до испуга или смятения было еще далеко. Наконец он понял, кто я такой, и осклабился в презрительной улыбке.

— Ты чего это, малый, бегать наладился, вот сейчас наших кликну, тебе не поздоровится.

— Не нужно никого звать, пусть себе гуляют, а ты меня покуда отвезешь туда, куда мне надобно.

Принять такое предложение кареглазому показалось смешным, и он засмеялся:

— Ты слушай, чего тебе сказано, а то гляди, мой меч, твоя голова с плеч.

— Ишь, какой ты быстрый! — в тон ему насмешливо сказал я и, просунув клинок под перевязь ножен, одним движением перерезал толстый кожаный ремень.

Ратник дернулся, пытаясь подхватить падающее оружие, но, разглядев мою саблю, остался недвижим.

— А нам сказали, попишку ничтожного нужно стреножить, — сказал он совсем иным, чем раньше, тоном.

— Кто сказал? — быстро, не давая ему опомниться и придумать, как соврать, спросил я, для убедительности приставив острие сабли к полоске незащищенного тела между шлемом и воротником кольчуги.

Возница чуть отшатнулся и невольно задрал голову, но, в общем, держал себя вполне мужественно.

— Это у десятника тебе нужно спросить, он договор держал и деньгу за тебя брал.

— А как вы узнали, кто я такой, и что этой дорогой буду ехать?

— Так кто ж не знает, что ты у бояр Морозовых на службе и их холопов ратному делу учишь.

— Ты что-то врешь, служивый, то говоришь, что я попишка ничтожный, то холопов ратничать учу.

Возница ухмыльнулся:

— Над тобой, считай, вся округа потешается. Из дальних мест люди ходили посмотреть, как ты с холопами по полю бегаешь, палками машешь.

— А сейчас ты стал считать по-другому?

— Еще бы! Такую саблю, как у тебя, не у каждого большого воеводы найдешь. Да и поймал ты меня, как дитя малое…

— Ладно, кончай лясы точить. Вы моего коня убили, я возьму ваших, а ты моим пленником будешь. Пойдем, мне поможешь.

— Мне что, я человек маленький, да вот боюсь, наш десятник осерчает, он ужасть как строг! Как бы чего не вышло!

— Пусть серчает, — разрешил я, — мне это не страшно, а вот коли я на тебя рассержусь, то из одного четырех нарублю. Так что, если жить хочешь, каждое мое слово слушай, я повторять не буду.

— Мне-то, что, я человек подневольный, да только десятник!..

Я не стал слушать очередную историю про строгого десятника и погнал пленника в лес за своими доспехами. Он продолжал демонстрировать независимость, повиновался не торопясь, вероятно, ожидая возвращения и помощи товарищей. Когда мы вернулись на дорогу, я отдал следующее распоряжение:

— Садись на первый воз и езжай вперед, а я поеду следом.

Мужик тяжело вздохнул, укоризненно покачал головой и собрался было начать торг, но дал ему кулаком по зубам, развернул к себе тылом и добавил пинок пониже спины. Только тогда он лениво затрусил к своему фургону. Я сел на облучок второго воза. Наконец его фургон тронулся. Заскрипели колесные оси.

— Быстрей! — крикнул я. — А то еще получишь!

Однако мой «ведущий» явно не торопился. Его лошади шли тихим шагом, и на мои призывы он никак не откликался. Тогда я привязал вожжи к облучку, соскочил со своего воза и забрался в передний фургон. Кучер этого не видел, он сидел, нахохлившись, на своей скамейке, меланхолично шевеля вожжами. Я пробрался вперед и огрел его по спине кулаком.

— Я тебе что велел! — закричал я. — Погоняй!

— Куда нам торопиться, — философски отреагировал он. — Все одно десятник догонит.

— Я тебе покажу, как оговариваться! — рявкнул я и снова огрел его.

— Я чего, — повел он плечами, — мое дело маленькое. Только десятник…

Я собрался было снова его ударить, но передумал. Все равно через кольчугу удара почти не чувствовалось. Похоже было на то, что я опять перемудрил с гуманизмом и отсутствующего десятника кучер боится больше, чем меня.

— Ладно, — примирительно сказал я, — не хочешь быстро ехать, как хочешь. Тогда я без тебя обойдусь. Останавливайся.

— Так бы сразу и надобно, а то десятник сильно рассердится…

— Слезай, дружок, с облучка, — с вкрадчивой глумливостью в голосе продолжил я.

Вознице мой тон не понравился, и он впервые оглянулся.

— Зачем слезать-то, мне и здесь хорошо.

— Не хочу повозку кровью пачкать и лошадей пугать. Давай быстрей, мне некогда!

— Да мне чего, я могу и быстрее. Делов-то. Это десятник…

— Ты перед смертью молиться будешь или так помрешь? — продолжал я, вытаскивая из ножен саблю.

— Но! Родимая! — вместо ответа закричал он на лошадь.

Глава 8

Минут через двадцать мы подъехали к нашему бивуаку. Там царил покой и благостная идиллия. Отряд в полном составе нежился на солнышке, не выставив даже часового. Моего прибытия не ожидали и, честно говоря, не заметили.

— Ишь ты, вот оно, значит, какое у тебя смердячье воинство! — с восхищением сказал пленный, разглядывая поверженную сном рать.

Я проглотил подколку и вежливо потряс за плечо Кузьму Минина. Будущий народный герой осоловело уставился на меня заспанными глазами. На свой будущий скульптурный образ на Красной площади грядущий спаситель отечества сейчас никак не походил.

— Ты чего, Григорьич? — удивленно спросил он. — Ты кататься ж уехал?

— Почему нет караульного? — неприятным голосом поинтересовался я, чувствуя, что вот-вот сорвусь на непарламентские выражения и этими грубыми, но справедливыми площадными словами выскажу Кузьме все, что думаю и о нем, и об отечественном разгильдяйстве.

— А на кой нам ляд караульный? — вытаращил на меня глаза Минин. — А это что за возы?

— Да, ты… — начал я и произнес очень длинный монолог, в котором не было ни одного ласкового слова.

Моя пламенная, эмоциональная речь пробудила ото сна всю нашу рать, заставила ее вскочить на ноги и, надеюсь, почувствовать свою вину.

— …Сейчас на нас нападут разбойники, — кончил я, — и тех, кого они не убьют, добью я! Понятно?

— Не сердись, Григорьич, — виновато произнес Минин, — кто же знал, что так получится.

— Ладно, на первый раз прощаю, — сказал я, беря себя в руки. — Всем готовится! Скоро они будут здесь!

Крестьяне начали спешно обряжаться в ватные тягиляи. Я тоже надел на себя кольчугу и шлем. Запаса времени почти не оставалось. Кони на рысях делали километров двенадцать в час. На возвращение у меня ушло двадцать минут. При пешем ходе со скоростью пять километров в час преследователи могли появиться здесь уже через полчаса.

Несмотря на то, что нападавших было почти в четыре раза меньше, чем моих «смердов», опасность того, что профессиональные воины разгонят наш партизанский отряд, была реальная. Тем более, что команда «десятника» была одета в тяжелые доспехи, против которых наши легкие луки были бессильны, а рогатины почти бесполезны. К этому нужно присовокупить их четыре самострела, способные без труда пробить тигиляи крестьян.

Мое воинство, разбуженное, но до конца не проснувшееся, вяло выполняло команды и самоуверенно не боялось предстоящего боя.

Пленный возница насмешливо наблюдал за нашими приготовлениями, отпуская ехидные замечания. В конце концов, он меня так достал, что я велел его связать и положить в придорожную канаву.

С момента моего приезда прошло минут пятнадцать-двадцать и, как мне показалось, картина обороны начала вырисовываться. Первым делом я приказал выпрячь из повозок лошадей. Потом мы развернули задом фургоны и перегородили ими дорогу. «Конницу» я разделил на два отряда и отправил в засаду, велев по моей команде напасть на ратников с флангов. Пехота со своими луками и рогатинами залегла и должна была защищать фронт. Ивана Крайнего с одним смышленым парнишкой мы с Кузьмой отправили в дозор. Сам же я зарядил двойным пороховым зарядом пищаль и устроил на одном фургоне долговременную огневую точку.

Далее оставалось ждать появления преследователей и проверить в деле боевую подготовку морозовских крестьян.

Как всегда, тяжелее всего оказалось пребывать в бездействии. Миновали предполагаемые полчаса, однако никто не появлялся. Адреналин постепенно растворился в крови, и я расслабился. Прошло еще полчаса. Этого времени ратникам должно было с избытком хватить, чтобы найти нас и атаковать. Однако по-прежнему ничего не происходило, и дорога была пуста.