Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика - Федор Раззаков

К салтыково-щедринской сатире обратился тогда же и Аркадий Райкин, выпустив вскоре после XIX съезда партии (в начале 1953 года) спектакль «Смеяться, право, не грешно» В. Полякова. То есть после череды спектаклей-обозрений на международные темы артист вернулся к прежнему жанру – локальным интермедиям на внутренние темы, благо их теперь разрешили критиковать значительно глубже, чем раньше. Как пишет Е. Уварова:

«Полемически звучало название спектакля. Смех был представлен во всем многообразии – от легкой шутки и безобидного юмора до щедринской сатиры.

Едва смолкали звуки увертюры, как из зрительного зала с шумным протестом вырывался на эстраду пожилой человек с насупленными лохматыми бровями. На его желчном лице лежала печать самодовольства. От раздражения оно нервно подергивалось: «Что делаете, а? Комедию показываете?» – брызгая слюной и высоко вскидывая брови, кричал он оторопевшему представителю театра (его роль играл Г. Новиков). «У нас огромные достижения, колоссальные успехи, а вам смешно? – Но ведь речь идет не об успехах, а о недостатках. – Тем более, у нас недостатки, а вам смешно!»

Сняв парик и грим «человека, который не смеется», Райкин радостно сообщал, что его персонаж убран со сцены. Театр верит в силу и могущество смеха и призывает всех дружно смеяться над недостатками. И зрительный зал радостно откликался на этот призыв:

«Каждая острота буквально подхватывается на лету, каждое меткое слово, смешное положение рождает в зале смех и аплодисменты… Талантливый коллектив сумел создать подлинно комедийный современный спектакль, в котором поучительность не только прекрасно уживается со смехом, но, так сказать, вытекает из него», – писал корреспондент журнала «Театр» (№ 3, 1953)…»

Одной из самых острых миниатюр в этом спектакле была «Лестница славы», которая весьма точно характеризовала ту ситуацию, которая сложилась тогда в советских политических верхах. По сути, это был социальный заказ, спущенный с самого верха – от Сталина. Как уже говорилось, он затеял серьезную перетряску руководящих кадров – подобную тому, что он провел в конце 30-х годов. Только теперь эта должна была быть бескровная чистка: репрессии, судя по всему, подразумевались, но должны были стать локальными, не массовыми, а в основном людей должны были просто снимать с должностей и отправлять либо на пенсию, либо перебрасывать на другой участок работы с понижением. Причем речь шла даже о высшей номенклатуре: под угрозой ухода из большой политики были многолетние соратники Сталина: Молотов, Берия, Хрущев, Каганович, Маленков, Булганин, Ворошилов и др. Вот почему райкинская «Лестница славы» была столь актуальной. Там речь шла о том, что любому номенклатурному деятелю не грех не забывать о том, что по лестнице славы иной раз легко забираться, но столь же легко можно и слететь вниз (эту интермедию Райкин вскоре возьмет в кинофильм «Мы с вами где-то встречались», о чем речь у нас еще пойдет впереди). И вновь обратимся к тексту Е. Уваровой:

«На эстраде у подножия пышной лестницы с золочеными ступеньками стоял скромный молодой человек приятной наружности и приветливо разговаривал по телефону с другом.

«Боренька, здравствуй! Привет, дорогой! Поздравь меня: получил новое назначение… Вот заеду – все расскажу… Ну что ты! Какая машина?! Ничего не надо. Я отлично на трамвайчике доеду… Привет Зоечке». (Кстати, глава Ленинградского обкома Василий Андриянов в самом начале своего прихода на эту должность – в 1949 году – ездил на работу в общественном транспорте, причем в часы пик. Но очень скоро вернулся к привычному служебному автомобилю. Аккурат в 1953 году его с этой должности снимут. – Ф. Р.).

Так начиналось восхождение по «лестнице славы», а точнее, лестнице чинов и окладов. Он поднимался на первую ступеньку. Деловой, озабоченный вид. Его ждут в приемной? «Ничего, раз люди ждут, значит, им нужно. Скажите им, что я их всех приму…» Почти не изменяя деловитой интонации, он отвечал на телефонный звонок друга: «Боря? Здравствуй, Боря… Ты меня извини, пожалуйста, у меня тут народ… Да, как-нибудь в другой раз…»

Вторая ступенька. Фигура приобретала солидность, голос – начальственные интонации. «Что там за шум в приемной? Народ ждет? Ничего, подождут… Кто там еще? Боря? Какой Боря? Ах, Боря! Вот что, Боря, у меня сейчас совещание… позвоните как-нибудь в другой раз…»

Третья ступенька. Фигура на глазах вырастала. Голос становился крикливым, интонации резкими, самоуверенными. «Опять в приемную народ просочился? Скажите, что я сегодня никого принимать не буду. Кто говорит? Боря? Какой Боря? Ах, Борис Николаевич! Послушайте, Борис Николаевич, неужели вы не понимаете, что я занят, у меня дела, а вы… Ну позвоните через несколько месяцев».

Новая ступень. Лицо и фигура артиста становились почти квадратными. В ответ на звонок друга он рычал: «Алло? Кто? Борис Николаевич? Послушайте, товарищ, вы вообще понимаете, с кем вы разговариваете? Все…»

Еще ступенька. Здесь раздавался лишь истошный крик: «Я, как руководитель организации…» В темноте слышался грохот, а когда загорался свет, то у подножия лестницы снова стоял скромный, худой, хотя уже не очень молодой чиновник с телефонной трубкой в руке: «Алло… Боренька? Ты не узнал меня, милый? Нехорошо забывать старых друзей… Я, я… Ну, конечно, я».

Миниатюру Полякова можно считать классикой малой формы. Выстроенность драматургии – завязка, кульминация, неожиданная развязка – придала завершенность композиции, позволила обрисовать характер в движении, в развитии. В самой драматургии предполагалось использование трюка, гротескового преувеличения…»

Не менее острой была и другая миниатюра в спектакле «Смеяться, право, не грешно» – «Непостижимо». В ней речь тоже шла о некоем высокопоставленном чиновнике по имени Петр Сидорович (его играл все тот же Райкин), который утром приходил на работу, усаживался в свое начальственное кресло и внезапно обнаруживал, что у него пропала… голова. Согласимся, намек был более чем прямой.

Отметим, что долгие годы чиновники из цензорских комиссий пили кровь у Райкина, а он, конечно, мог их критиковать со сцены, но весьма осторожно и достаточно мягко. В 1952 году ситуация изменилась: с самого верха было разрешено от всей души ударить по безмозглым и безголовым чиновникам, которые за семь прошедших послевоенных лет успели заплыть жиром и перестали «ловить мышей». Вот Поляков с Райкиным и ударили, изобразив безголового чиновника на сцене своего театра.

Чиновник, обнаруживший, что у него нет головы, вел себя соответствующим образом: звонил домой и спрашивал у жены, не оставил ли он там свою голову. Та, естественно, была в шоке. Потом вызывал свою секретаршу (В. Горшенина) и начинал допытываться у нее: не замечает ли она в его внешности каких-нибудь изменений. Та отвечала: да нет, все нормально. То же самое говорил и ревизор, появлявшийся в кабинете чиновника, чтобы проинспектировать его учреждение. В итоге Петр Сидорович изумлялся: «Да что они, ослепли, что ли?» После чего приходил к следующему выводу: «А! Черт с ней, с головой!» – и принимался как ни в чем не бывало подписывать бумаги.