Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями - Захар Прилепин

Русский рок-н-ролл не то что не воскресил национальный дух – он даже не породил новых достойных детей.

После смерти Башлачева не появилось ни одной значимой рок-величины, кроме, пожалуй, Васильева («Сплин»). Остались отдельные люди, шедшие каждые своим путем. И уходившие поразительно рано, один за другим. Цой. Янка Дягилева. Майк Науменко. Сергей Курехин. Алексей Хрынов. Егор Летов. Эпидемия какая-то.

Говоря о русских рок-музыкантах, Лев Наумов пишет в предисловии: «Башлачев… жил так, что в момент его смерти все остальные в одночасье повзрослели».

Тут какое-то другое слово надо подобрать, не «повзрослели» даже. Башлачев как открыл окно, в которое выбросился, – так оттуда и потянуло огромным ледяным сквозняком. Его гибель была знаком – и никто в полной мере этот знак не осознал. Все вроде бы побежали дальше – а заслонку-то вытащили, и вот то одного сбивало и уносило назад, то второго…

Своих слов и своих дров, чтоб отогреть целую страну, у поколения не нашлось. Зато попытки устроить фейерверк, имея в запасе только отсыревший порох, стали обычными.

В книжке, о которой мы ведем речь, приведены слова Ревякина об одном из квартирников Башлачева: «Это был не концерт, а проповедь какая-то. Помимо искренности чувствовалось, что за ним стоит что-то весомое, которое словами не передать. Какие-то ангелы в этот момент присутствовали. Это я сейчас так передаю это состояние: полумрак, свечи горят, Саша поет и люди внимают. Тогда еще люди умели слушать…»

Очень грустные слова – и про людей, умеющих слушать, и про ангелов тоже. Куда делись люди, готовые к проповеди? Степень разочарования, разуверенности, разобщенности глубока настолько, что кинь туда камень и не услышишь звука его падения. И где теперь ангелы, видевшиеся за плечом Башлачева? Оставили нас? Оставили его?

Он не должен был так делать, как сделал? А что должен был – жить и смотреть на все это? Кто-то из любящих Башлачева в состоянии представить его в наши дни? И чем он занят? Выбирает меж президентом и премьером? Ходит на Манежную? Нет такого воображения, чтоб это вообразить.

Слушать сегодня Башлачева просто страшно. Тут такая степень честности и… не знаю еще чего – что сил нет вынести его голос. Мой сотоварищ, хороший петрозаводский писатель Дмитрий Новиков, сказал как-то: «Я его не слушаю уже лет десять. Я сказал: “Саша, ты ушел, а я еще поживу…”»

Осталось, чтоб совсем не потеряться, хоть изредка перебирать какие-то непонятные и порой чем-то даже нелепые истории из башлачевской жизни.

Я из этой книжки узнал, например, что Башлачев и Кинчев в 1986 году несколько раз были в гостях у Аллы Пугачевой. Выпивали, пели, в какой-то момент Пугачева начала стучать Марку Захарову, жившему ниже, чтоб он пришел послушать. Можете себе вообразить эту ситуацию? Я что-то никак не могу.

На очередной день рождения Бориса Гребенщикова Башлачев подарил ему полено, а потом долго переживал о нелепости подарка. Может, зря переживал?

Сергей Соловьев мог бы снять в фильме «Асса» Башлачева – в главной роли. Соловьев смотрел Башлачева, слушал его, пришел в восторг… Это был бы другой фильм наверняка. А может быть, вся история нашей страны вообще была бы тогда совсем иная? Тогда ведь вся страна видела это кино.

Но, с другой стороны, я опять спрашиваю себя: и что? И что, раз смотрела? Башлачев спас бы нас всех? Башлачева спасла бы обрушившаяся на него любовь и, прости Господи, слава?

Даже говорить такие вещи про него – какое-то почти кощунство.

26 апреля 1986 года на даче у друзей Башлачев вдруг сказал, что слышит звук трубы, – он говорил про Апокалипсис. Только на другой день стало известно, что в этот момент взорвался Чернобыльский реактор.

Один из последних квартирников Башлачева был неудачный, петь он явно уже не хотел. И на квартирнике не хотел, и вообще – никогда больше. Одна девушка попросила Башлачева исполнить какую-то песню, он ответил: «А ты спляши – я спою». На концерте был Егор Летов. После концерта Летов ужасно ругался, что обещали гения, обещали личность, откровенье обещали – а тут черт знает кто. Оглянулся – а за спиной стоит Башлачев, слушает.

Вот ведь как.

И не знаю, что сказать об этом.

Михаил Борзыкин

Сыт по горло

(М. : Гуманитарная Академия, 2009)

У меня есть рассказ под названием «Герой рок-н-ролла», там идет речь о некоем Михаиле, в котором можно угадывать Борзыкина, а можно не угадывать – в любом случае это все-таки рассказ, и фактическая его достоверность откровенно сомнительна. Тем не менее в рассказе говорится, что сочинения героя рок-н-ролла по имени Михаил определили не столько мою этику или эстетику, но скажу больше – физиологию. То есть и чувственность как таковую, и некоторые важные психические реакции, и еще что-то, чему прозванья пока не придумал.

Вот эти слова я с легкостью могу переадресовать самому Борзыкину. Он один из тех людей, что опекали мою юность, – и значит, в числе немногих, Борзыкин сделал меня тем, что я есть сегодня.

Не думаю, что Борзыкину хочется отвечать за своих блудных детей, которых он так не хотел иметь, но тут уж ничего не попишешь. Народились, выросли, перестали вытирать сопли кулаком, стоят, смотрят прозрачными глазами. «Ну так кто, ты говоришь, мой папа?»

Пожалуй, для меня уже и не может существовать реального Борзыкина, я не очень понимаю, какое отношение имеет человек из плоти и крови к тому голосу, что звучал в моей комнате лет, не совру, десять подряд и потом совсем недавно зазвучал снова (но это уже совсем другая история).

То есть голос и те слова, что он произносил, стали самоценной реальностью и существуют во мне вне зависимости от того, чем занят я сам и чем сегодня занят Борзыкин, который до сих пор имеет некоторую наглость утверждать, что голос принадлежал ему и никому другому.

А мне доныне кажется, что он был вылеплен из нескольких тысяч разнородных частиц и в определенный момент зазвучал сам по себе, потому что иначе и быть уже не могло. Так хотелось этого голоса нескольким десяткам, или нескольким тысячам, или нескольким миллионам подростков.

Чаще всего я слушал Борзыкина, терзая свои мышцы черным железом, отжимаясь на кулаках с гантелей на шее, или иногда просил любимую присесть ненадолго мне на лопатки.

Как ни странно, эти его, по сути, гуманистические песни содержали (и содержат по сей день) замечательный заряд чистейшей человеческой агрессии – таким током можно было лечить от заикания. Чем он, собственно, и занимался.

Однажды, в подпитии, я признался Борзыкину, что, о чем бы ни пелось в композиции «Твой папа – фашист», образ он рисует слишком нордический, слишком ледяной. И когда нынешние шутники подкладывают к этой песне видеоряд с нынешними президентами, становится забавно: эти суетливые люди не тянут на героев и антигероев песен Борзыкина. Это тени какие-то, создающие пошлое мельтешение.

А в Борзыкине никогда не было пошлости, совсем не наблюдалось. И что бы ни говорили о политизированности его музыки – я не верю в это. Борзыкина заботят вопросы иные, самой хрупкой, последней, запредельной важности. Именно поэтому ни одна из его песен, из года в год взрывающих социум со всеми его неизбежными патологиями, нисколько не устарела: хоть в 86-м году ее сочинили, хоть в 93-м, хоть в 12-м.

Потерянный человек, который бесконечно теряет и вновь обретает себя, – вот о чем Борзыкин. Такие вещи неподвластны временам.

«Мы дети, которых послали за смертью и больше не ждут назад» – моя самая любимая строчка у Борзыкина.

И все, чем он занят, – это неустанной, созидающей человека работой: сделать свою судьбу такой, чтоб тебя ждали назад.

(Думаю, Борзыкин отмахнется от того, что я сейчас сказал, но это мой текст, что хочу, то и пишу.)

И вот в эту работу может и должно быть встроено все – и политика, и война, и страсть, и боль.

И отказавшийся от чего-либо в пользу своего спокойствия никогда не пронесет души своей, не расплескав. Борзыкин не отказывается, вызывает на себя. Переплавляет дурную политику и дурную боль своим праведным гневом и чистым голосом.

…Я видел его на стадионах, когда «Телевизор» был едва ли не популярнее еще не разобравшегося со своей группой крови Цоя, ну и Шевчука тоже. Один Кинчев мог тогда ему противостоять – они как раз являли совершенно неожиданный, страстный, с разодранной молодой глоткой типаж русского рок-н-ролльного вожака и бунтаря. Борзыкин и Кинчев тогда часто выступали вместе и взрывали стадионы, а если б хотели, могли б свершить военный переворот.

Потом все в земле нашей пошло наперекосяк, спутались нормы, возник хаос. Исчезли и спутали извилины многие, а Борзыкин остался неизменен себе. Обвинить его могут в чем угодно, но не в бесчестности. И как это дорого стоит.

Теперь однополчане рок-н-ролла больше не чувствуют плеча товарища, каждый воет на свою луну – что ж, имеют право.