Два окна на Арбат - Александр Алексеевич Суконцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, читая это объявление, некоторые даже пожимали плечами и искали глазами киношников: «Не иначе как снимают картину». Однако киношники тут были ни при чем. Объявление это не реквизит. Его развесили с самыми серьезными намерениями.
Автор должен честно предупредить любознательного читателя: все, что здесь написано, — чистейшая правда. Только я не советую отправляться сейчас по указанному адресу. Вы не найдете на Арбате даже и дома под таким номером. То были старые деревянные хоромины, возведенные перед вторым московским пожаром, и их снесли вскоре после описываемых здесь событий. Впрочем, если у читателя хватит духу осилить эту книгу, он и сам все поймет.
Сейчас вряд ли уж кто из живущих поблизости вспомнит эту историю, потому что широкой огласки она не получила.
Однако еще раз предупреждаю: история эта абсолютно достоверная. Мне подробно рассказал ее один из непосредственных участников, старый расклейщик афиш Семен Борисович Пеликан. А уж он врать не станет. Автор же если и добавил от себя кое-что, то разве что самую малость.
В квартире № 38, состоящей из двух смежных комнат (в каждой по окну действительно выходило в один из арбатских переулков), в ту пору проживали Залетникова Агриппина Львовна, торговый работник на заслуженном отдыхе, и Залетникова Лира Михайловна, ее дочь, сотрудница какого-то института не то с японской, не то с финской кличкой НИИМЯОО.
Агриппина Львовна заслуженно отдыхала либо у телевизора, либо в дискуссиях с веселыми и находчивыми соседками по совместным коммунальным удобствам.
Компанию по добровольным телебдениям ей охотно составлял упоминавшийся выше Семен Борисович Пеликан, жилец этого же дома, крупный специалист рекламного дела и вообще — интеллигентный человек. Без отрыва от телевизора Семен Борисович изучал подшивки дореволюционных газет и делал выписки из рекламных отделов. Занимался он этим от души и за пятнадцать рублей, которые посулил ему заказчик.
— Личность, — говорил о нем Пеликан, — очень крупная личность. Два телефона в кабинете, один даже белый. Сифон с газированной водой. Секретарша с маникюром. Личность. И никакого культа. Мне руку подает, по имени-отчеству называет. Что вы хотите — передовой человек. И мыслит по-передовому. «Семен Борисович, — говорит он мне, — мы с вами должны поставить рекламу в моем учреждении. Я перед вами в долгу не останусь». Но разве в этом дело? Я отвечаю: «Я всегда к вашим услугам, товарищ Кукушкин, располагайте мной, моим опытом, моими знаниями…»
Но, как правило, Агриппина Львовна, поглощенная своими личными мыслями, плохо слушала Пеликана и задавала ему вопросы невпопад.
— Это, конечно, так, — говорила она, — знания у вас есть. А вот вы скажите, Семен Борисович, по радио говорили — в Тихом океане кит самоубийством жизнь покончил. С чего бы это? У китов растрат не бывает.
— Загадка природы, — отвечал Пеликан. — Возможно, от неразделенной любви.
— Да, — вздыхала Агриппина Львовна, — любовь… Один обман.
— И что вы такое говорите! — вскакивал Семен Борисович, рассыпая по полу подшивки. — Это в наш просвещенный век! Абсурд.
— Век веком, — говорила Агриппина Львовна, — а прохвостов много. Особенно среди молодых.
Чрезвычайно подкованный Пеликан этого вынести уже не мог. В нем просыпался записной оратор всех профсоюзных собраний. Семен Борисович горячо говорил о массовом героизме молодежи в период покорения целины, на космических трассах, и после каждой полной искреннего пафоса фразы он спрашивал у собеседника:
— Это вам что, фунт изюма?
Но на отсталую в политическом смысле Агриппину Львовну Пеликановы слова производили слабое впечатление.
— А, — говорила она, — где они, ваши передовые? Одни стиляги да тунеядцы. Сейчас легче на пластмассовых вазах план выполнить, чем молодого порядочного мужчину встретить.
Пеликан торжествовал. Он церемонно вынул из кармана небольшую книжицу в пестром переплете, нашел нужное место и с достоинством подлинного оратора, которому вот-вот удастся пригвоздить своего оппонента к позорному столбу, сказал:
— Мысль верная, хотя и не новая. Обратимся к классической литературе. Я напомню вам, Агриппина Львовна, историю, которую надо «написать иглами в уголках глаза». Послушайте. «Но через некоторое время мои сестры сказали мне: «О, сестрица, мы хотим замуж! У нас нет терпения сидеть без мужа!» — «О, глаза мои, — ответила я, — нет добра в замужестве! Хорошего мужчину теперь редко найдешь, и я не вижу добра в том, что вы говорите. Вы ведь испытали замужество». Но они не приняли моих слов и вышли замуж без моего согласия…»
И Шахаразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи…»
Это было написано, уважаемая Агриппина Львовна, за две тысячи двести лет до текущей эры.
— Ну что ж, — вздохнула Агриппина Львовна, — и правильно написано. Как не было его, равноправия, для нас, для женщин, так его и нет. Только слова одни — женщине почет, женщине слава. Сиди со своей славой и жди, когда он, подлец, тебя выберет. А он, как словно купец нижегородский, ходит по ярмарке — ту ущипнет, эту в руках потискает. И еще нос воротит, и еще замечания разные отпускает насчет качества. А самому три копейки цена на старые деньги.
— Что я вам на это скажу? Лично я, Агриппина Львовна, не ходил по ярмарке. Не щупал, извините, и не тискал. Даже совсем наоборот. Подошла ко мне моя Роза Марковна, хлопнула меня по спине и сказала: «Как тебя зовут? Семен? Пойдем со мной». И я пошел. А что делать?
— Ну, вы — исключение, какой вы мужчина, — примирительно сказала Агриппина Львовна. — К тому же вы старого воспитания. А тогда все было благороднее. Вы сами читали мне, какие тогда в газетах объявления давали: «Самостоятельная молодая вдова с приличным состоянием изъявляет желание познакомиться с мужчиной, имеющим серьезные намерения…» Равноправия не было, а объявление такое печатали — будьте любезны.
— Это же смешно, что вы такое говорите! — восклицал Пеликан. — Ну, достойно ли нашей передовой советской девушке выставлять себя на продажу, как какую-нибудь, извините, вещь? — Семен Борисович поднял с пола одну из подшивок. — Вы только посмотрите, какие по соседству с этими напечатаны объявления: «По случаю совсем недорого продается превосходный плед», «Срочно из-за отъезда за полцены продам отлично сохранившуюся бонбоньерку». И вот еще: «В хорошие руки, в интеллигентную семью продам английского спаниеля чистых кровей, отец имеет пять золотых и три серебряных медали…» И тут же: «По баснословно дешевой цене продается отменная, красного дерева двуспальная кровать». Как это вы назовете?
— У каждого свой товар, — спокойно пояснила Агриппина Львовна, — а товару всякому нужна реклама. Это в торговле
