Два окна на Арбат - Александр Алексеевич Суконцев

первый закон. Вы ведь и сами знаете. А уж я так этот закон на собственной шкуре тысячу раз проверила. Лежат тазовые косынки и на полках, и на складе. А торг еще шлет. А покупатель не берет, ему дела нет, что у тебя план горит. Что я, как опытная заведующая, заинтересованная в плане и в хорошем обслуживании, делаю? Я смотрю, когда у прилавка собралось побольше народу, подхожу к продавщице и говорю тихо, но так, чтобы ближние слышали: «Люся, газовых косынок осталось семь штук. Больше, чем по одной, не выдавай». Сами можете представить, что тут начинается. Я же своего покупателя знаю. Он, наш покупатель, воспитан на дефиците. Как только есть возможность что-нибудь где-нибудь достать — с руками оторвет, даже и подумать не успеет, а на кой ляд ему эта вещь. Дают — бери!

— Одно дело — газовая косынка или бонбоньерка и совсем другое — девушка, женщина, как вы не можете понять! — воскликнул Пеликан.

— О разном деле по-разному и написано, — стояла на своем Агриппина Львовна. — В газетах тоже не дураки тогда сидели. Про бонбоньерку — так, а про вдову — совсем по-иному. С уважением. А теперь разве газеты сделают такое уважение человеку? Разводятся люди, семья рушится, дети без отцов остаются — об этом пишут. Или, скажем, оступился кто так, невзначай, товар на три копейки без накладной продал, — будь здоров раззвонят! А вот до человека, который спит и видит, как бы счастливую семью создать, им и дела нет. Тут тебе никто навстречу не придет. Словно ошалели — то им всем враз приспичит, все уши прожужжат насчет горшочков. То лесополосы где-то надо сажать, прямо житья без них нет, в крик кричат. Ну, надо сажать — сажайте, мне-то что. То кричат — надо траву, то кричат — не надо травы. Живу я на Арбате без травы — ничего. С травой накричались досыта — за кукурузу принялись. И до Арбата эта парица дошла. Зашла я в этот магазин, попробовала царского угощения. Кукуруза — она и есть кукуруза. Румынцы к ней привыкли, пусть и едят на здоровье. А мне на что? Кукурузу с трона, слыхать, поперли, химию объявили царицей. Против химии ничего не имею, запаху не выношу. Ну, скажите, зачем орать? Сами говорим: главное, граждане, — это человек. А что получается? Кукуруза — царица, химия — королева, а мы все кто при них?

Семен Борисович давно привык к подобным незрелым рассуждениям своей собеседницы, но смириться с ними он не мог.

— Агриппина Львовна, — говорил подкованный Пеликан, — вы скатываетесь на позиции примитивного утилитаризма. Нельзя смотреть на государственные дела только с высоты второго этажа. Только из узкого своего окна.

— Какое есть, из такого и смотрю.

— Но а если ваше личное оконце заволокло паутиной и из него все вам видится совсем в другом свете?

— Это вы напрасно, Семен Борисович, — обиделась Агриппина Львовна. — Где ж она, паутина-то? Поглядите, недавно мыла новым средством, «Виола» называется.

— Я говорю в переносном смысле.

— Нет, вам, человеку образованному, не пристало напраслину говорить.

Агриппина Львовна демонстративно отвернулась от Пеликана, уставившись на телевизор.

— Ну хорошо, — примирительно сказал Пеликан, — хорошо. Допустим, что найдется газета, которая в наше время напечатает такую… такое объявление.

— Где уж там!..

— Я сказал — допустим. Что из этого выйдет? Кто пойдет свататься по такому объявлению?

— Кому надо, тот и пойдет.

— Давайте рассуждать конкретно. Ну, например, наш передовой советский специалист, скажем, инженер, пойдет?

— А ежели ваш передовой специалист получил назначение в Бугульму, а ему в Бугульму не хочется? Ему хочется на Арбате остаться. Отчего ему и не жениться?

— Но ведь тогда он же ловкач, приспособленец. Государство его учило. Он обязан ехать в Бугульму!

— А он не желает.

— Как это он не желает? Он не имеет права не желать!

— Раз человек не хочет, нечего его неволить. Невольник не богомольник.

Убийственная мещанская логика Агриппины Львовны всегда обезоруживала подкованного Пеликана.

— Ладно, — говорил он, — один претендент появился. Еще кто?

— Как это кто? Офицер академию кончил — посылают на Камчатку. Жениться за учебой не успел. Одному ехать на Камчатку не сахар. Вот и зайдет, поглядит. Уши с собой, глаза тоже. Нравится — бери, не нравится — уходи.

— Да офицер…

— Что «офицер»? Офицер — человек военный. Его и в академии учат в один момент решения принимать. Ать-два — и «Солдаты в путь!..».

Агриппина Львовна размечталась:

— Дипломату предложили срочно выехать в Аргентину. Он — с дорогой душой. А в Аргентину дипломату без законной супруги ехать никак невозможно. Холостому парню там могут такую стерву подсунуть, прости господи, вся карьера ихней аргентинской кошке под хвост полетит. Вот и отправится молодой дипломат на Арбат прямым ходом, благо это тут совсем рядышком — со Смоленской площади. И поведет он с невестой свои дипломатические переговоры. А там, глядишь, высокие договаривающиеся стороны и придут к соглашению в дружеской обстановке.

— Кто следующий? — ядовито спросил Пеликан.

Агриппина Львовна посмотрела на Семена Борисовича снисходительно, как смотрит опытный торговый работник на молодого продавца.

— Есть ведь еще и стеснительные. Сам первый предложение сделать не смеет, а свах теперь тоже отменили. А тут он придет.

Однако так просто сдаться опытный и довольно пламенный оратор Пеликан не мог. У него был еще в запасе серьезный аргумент.

— Вы забываете, Агриппина Львовна, — с ударением сказал он, — об одном непременном условии в подобных… э-э-э… ну, назовем их мероприятиями.

— А тут у каждого свое условие, — вставила Агриппина Львовна.

— Я имею в виду любовь!

— И-и, — отмахнулась Агриппина Львовна, — чего захотели! И без нее люди живут, и детей имеют, и все такое. Вы-то свою Розу Абрамовну шибко любили?

Вопрос был поставлен, что называется, в лоб, и Пеликан смутился.

— Чтобы сказать о пылкой любви, таки ее не было, — сознался он.

На этом очередная дискуссия закончилась. В тот вечер расстроенный Пеликан ушел, забыв у Залетниковых пожелтевшие газетные подшивки. А Агриппине Львовне именно тогда и пришла в голову отчаянная мысль — сочинить самой брачное объявление. Два дня почти безвыходно просидела она за старыми комплектами газет, подыскивая оттуда подходящие к случаю слова и нужные выражения. В своей жизни, кроме актов, накладных и товарных ведомостей, Агриппина Львовна почти ничего не писала. Протокол допроса следователь вел сам, с ее слов, а ей только давал подписать. Поэтому сочинение ей давалось с огромным трудом.

Наконец объявление готово. Все вроде бы на месте. Агриппина Львовна переписала начисто, перечитала еще раз и осталась довольна. Она