Тайный советник вождя - Владимир Успенский

По первоначальному замыслу, фронт Рокоссовского должен был наступать севернее Припяти в направлении на Бобруйск, Барановичи и далее в Польшу. То есть с востока на запад, имея слева — труднопроходимое болотистое Полесье, сковывавшее маневр, изолировавшее от левого соседа. Все та же Припятская проблема. И Рокоссовский впервые в военной истории блестяще решил ее, предложив объединить все войска, действовавшие севернее, южнее и в самом Полесье под единым командованием, включив их в 1-й Белорусский фронт. Конечно, управление при этом значительно усложнялось, но выгоды были очевидны: не буду утомлять читателей их перечислением, поверьте на слово. Ради общего блага Рокоссовский решил взвалить на себя тяжелый груз, взять дополнительную ответственность. С чем и обратился к Верховному Главнокомандующему.

Новаторские доводы Рокоссовского были вполне убедительны. Его поддержали Василевский и Антонов. Одобрил в телефонном разговоре со Сталиным маршал Шапошников. Иосиф Виссарионович, не любивший концентрации большой власти в одних руках, кроме собственных, не очень охотно, а все же согласился. Соответствующая директива последовала. Константин Константинович стал «хозяином» не только всего Полесья, но и обширных районов севернее и южнее его. Власть Рокоссовского (и это на пути в Польшу!) действительно увеличилась небывало. Протяженность 1-го Белорусского фронта возросла до 900 километров, от Быкова до Владимира-Волынского, это примерно втрое больше, чем протяженность других фронтов, участвовавших в операции «Багратион». Для сравнения скажу: в период Московской битвы Западный фронт, которым командовал Жуков, достигал, со всеми изгибами, 600 километров, это представлялось нам, специалистам, протяженностью чрезмерной, огромной, снижающей целенаправленность, грозившей утратой эффективного управления войсками. Не превратится ли удар кулаком в тыканье пальцами? Только, дескать, Жуков способен был держать на своих плечах такой фронт. А Рокоссовский размахнулся совсем уже необычно, и силы получил соответствующие. В его распоряжении оказалось десять (!) общевойсковых армий (другие фронты имели по две, по три), одна танковая, две воздушные армии и Днепровская военная флотилия. И это еще не все. Приплюсуем три танковых, три кавалерийских и один механизированный корпус, предназначавшийся для ввода в прорыв, для опережающего параллельного преследования и окружения войск противника. Такую мощь доверил Константину Константиновичу Сталин.

С учетом изменений, предложенных Рокоссовским, намечен был Генштабом план действий его фронта, скоординированный с другими фронтами. Рокоссовский должен был нанести основной, главный удар из района Рогачева на Бобруйск — Осиповичи. А вспомогательный южнее города Паричи. Теоретически, в общем, все было правильно. Имелись некоторые сомнения, обычные при столь крупных замыслах. Они решались, как принято говорить, в «рабочем порядке». Но…

Ничто вроде не предвещало 23 мая 1944 года каких-то конфликтов при утверждении грандиозной операции «Багратион», которая считалась детищем Сталина, в подготовку которой он вложил не только свои знания, обретенный опыт, по и душу, и темперамент. Повторю: как бы подчеркивалось — три года назад гитлеровцы напали вероломно, предвидя иезуитский успех, а теперь получайте расплату на тех же рубежах. Обстоятельный военно-политический план. И все же гром, неожиданный для Ставки и для Генштаба, грянул в Кремле. Совсем вроде не раскатистый, мало кем услышанный за пределами сталинского кабинета, но по результату, по накалу страстей сравнимый с такими явлениями, после которых резко меняется сложившаяся обстановка — погода меняется. Сами подобные грозы, подобные переломы зело опасны для тех, кто находится в их эпицентре. Непредсказуема направленность испепеляющей молнии… А теперь от абстракции — к фактам.

На совещании по «Багратиону» командующий 1-м Белорусским фронтом Константин Константинович Рокоссовский предложил свой вариант, ломавший то, что было намечено Ставкой. Не просто переиначивавший какие-то детали, а действительно менявший подход к намеченным действиям, да и вообще к сложившимся у нас представлениям о прорыве обороны противника, о ведении крупномасштабного наступления. Рокоссовский заявил: анализ расположения сил неприятеля, его тактических и оперативных резервов, учет географических условий заставляют пересмотреть разработанный в Москве план. Неизменным остается одно: своим левым крылом, выдвинутым далеко на запад южнее Полесья, 1-й Белорусский фронт наносит удар от Ковеля на Люблин и далее на Варшаву, частью сил подрезая при этом «белорусский балкон». По этому поводу возражений не было. Сомнения возникли, когда Рокоссовский сказал, что с восточной стороны вместо одного главного, а другого вспомогательного, отвлекающего удара он намерен нанести два равноценных по силам и средствам. То есть два главных удара, как из района Рогачева, так и из района нижнего течения Березины.

— Почему? — насторожился Сталин — Зачем?

Рокоссовский ответил буквально следующее — цитирую по своей стенограмме:

— Местность на направлении Рогачев — Бобруйск лесисто-болотистая, позволяет сосредоточить там в начале наступления силы только 3-й армии и лишь частично 48-й. Если этой группировке не помочь сильным ударом на другом участке, противник может не допустить здесь прорыва обороны, у него останется возможность перебросить сюда войска с не атакованных нами рубежей. Только два сильных удара решат все проблемы.

— Как это? Как решат? — В голосе Иосифа Виссарионовича прозвучало едва уловимое раздражение.

— В сражение будет одновременно введена вся основная группировка войск правого крыла фронта.

— Ну и вводите.

— Товарищ Сталин, это недостижимо на одном участке из-за его ограниченности. А отвлекающее наступление малыми силами заметного эффекта не даст. Необходимы два главных удара, — повторил Рокоссовский.

— У вас получается даже не два, а три, — съехидничал кто-то.

— Два главных удара на правом крыле фронта, — уточнил Константин Константинович.

Молча, не мигая, Сталин вглядывался в лицо Рокоссовского, будто видел его впервые или обнаружил что-то новое, неизвестное для себя. Наконец произнес:

— Ви-и хорошо продумали свое предложение? Не придется ли раскаиваться в нем?

— Два удара гарантируют нам успех и снизят наши потери.

— А подумайте еще, взвесьте все шансы. Посоветуйтесь с самим собой в соседней комнате. — Сталин показал на дверь. — Десять минут вам хватит?

— Так точно, — спокойно ответил Рокоссовский, хотя щеки его побледнели. Собрал свои бумаги и вышел. В приемной при виде его Поскребышев удивленно и укоризненно покачал головой. Совещание в кабинете продолжалось, но настрой был уже иной, деловитость сменилась напряженностью. Почувствовав это, Верховный Главнокомандующий обратился к своему первому заместителю:

— Товарищ Жуков, помогите товарищу Рокоссовскому разобраться в обстановке и возвращайтесь вместе с ним.

Высокий, худощавый, подтянутый Рокоссовский, истинно военная косточка, стоял посреди комнаты, держа в руке папку с документами. Коренастый, плечистый Жуков остановился рядом, сказал неофициально, по-дружески:

— Зря копья ломаешь. Все уже взвешено и разложено по полочкам. Верховного не покачнешь.

— Дело требует.

— Убежден?

— Абсолютно.

— А без этого не обойтись?

— Другая цена, Георгий Константинович. Общий успех будет, но какой ценой?!

— Ты хоть понимаешь, что наступил на любимую мозоль? На неприкасаемую мозоль?

— В том-то и штука, — кивнул Рокоссовский.

— Вот и смекай.

Этот диалог, понятный разве что самому узкому кругу военных специалистов, нуждается в расшифровке. Попробуем разобраться, что скрывалось за словами двух полководцев. Не только присущая якобы Сталину нетерпимость к возражениям (дельные советы он и выслушивал, и воспринимал), но нечто гораздо большее. Для лучшего уяснения прибегнем к сравнению. С самого начала Второй мировой войны четко определился принцип наступательных действий немецких войск. Простой и многообещающий. Имея преимущество перед противниками в танках и автотранспорте, немцы сделали упор на стремительный маневр своими подвижными силами. Они нигде не штурмовали укрепленные позиции неприятеля, не тратили на это драгоценное время, не несли потерь в затяжных боях. Столкнувшись с сопротивлением, они маневрировали вдоль фронта, тыкаясь то там, то тут, нащупывая слабые места. А прорвав слабые рубежи, на полной скорости неслись вперед «до последней капли бензина» (по выражению Гудериана), окружая, деморализуя и пленяя части противника, оказавшиеся в их тылу. Так было во Франции, где немцы обошли с севера считавшуюся неприступной «линию Мажино» и захватили Париж, победив без серьезных потерь. «Выключили из игры» эту мощнейшую линию обороны, вот и весь сказ. Так было и в Польше, где немцы, особенно танкисты Гудериана, на полной скорости неслись на восток, обходя узлы сопротивления: до того момента, пока столкнулись со сплошной массой советских войск, срочно выдвинувшихся в Западную Белоруссию и Западную Украину.