Роковой подарок - Татьяна Витальевна Устинова

– Каких крайностей, Павел?

– Мы с тобой – две крайности!

– Ты раньше никогда так не говорил.

– Раньше! – фыркнул Павел. – Раньше не считается!..

Они ещё посидели на канатах, каждый сам по себе, отдельно.

И не было и не могло быть ничего хуже этой… отдельности!.. Но объединиться, стать вновь неуязвимым целым не могли – не знали как.

– Павлуш, – наконец сказала Машка печально. – Мне нужно домой.

– Иди.

И они ещё посидели – отдельно.

– Павлуш, что такое синергия?

– Это сложение с прибылью. Когда две отдельные величины, складываясь, образуют больше, чем просто сумма.

Машка немного подумала.

– Это как слепой и однорукий, да? Если они объединятся, получится снайпер!

Павел посмотрел на неё.

– В каком смысле?

Машка принялась объяснять:

– Слепой и однорукий, понимаешь? Однорукий не может стрелять, потом что у него нет руки. И слепой не может, он не видит. Но если они объединятся, однорукий будет прицеливаться, он же видит, а слепой держать винтовку, у него же есть руки!

Павел немного подумал.

– И… что?

– Ничего, просто вспомнила. Мне папа рассказывал про эту самую синергию, а я забыла.

– Машка ты, Машка, – пробормотал Павел и обнял её изо всех сил. – Синергия ты моя…

Машка вся прильнула к нему и принялась целовать, словно уже простилась навсегда, но тут оказалось, что он никуда не пропал, вот он, рядом! Он отвечал сначала немного растерянно, а потом всё более жарко: ему в самом деле стало вдруг очень жарко.

Машка тёрлась личиком о его щетину, гладила по голове, и он вдруг ужаснулся, что у него немытые, сальные волосы – ему негде было нормально помыться.

…И пахнет от него, должно быть, так себе!

Он же в геологическую партию собирался, а не на свидание!..

То есть и на свидание тоже, но… не на такое… не в таком смысле… в каком-то другом… но он позабыл, в каком.

– Павлуша, как я по тебе скучала, – шептала Машка, забравшись ладонями ему под футболку, – ты такой хороший, такой родной, я ведь только с тобой… могу так. Больше ни с кем. И не смогу, Павлуша. Никогда…

Павел чувствовал, как грохочет сердце, сотрясается, рвётся. Машка может испугаться!.. Он накрыл руками её ладошки, но она вырвалась и опять стала ласкать и гладить.

Он ещё пытался соображать.

…Как же так? Вот прямо здесь? В лодочном сарае? Она очнётся и оскорбится, что он… не устоял, воспользовался!.. Так нельзя, нельзя!

– Машка, нам нельзя.

Но она не слушала.

Через голову она стянула свою футболку и стала возиться с его, которая никак ей не давалась. Павел смотрел на маленькую крепкую грудь в кружевах и фестонах, трогал, целовал, и в мозгу у него помутилось окончательно.

…Какая-то синергия!..

Зарычав, Машка справилась с его футболкой – он мотал головой, освобождаясь, – и вся припала, растеклась по нему.

– Машка, здесь нельзя!

– Я не могу ждать.

– Машка!

Она стянула его с канатов на чистый пол, улеглась, вытянувшись, закрыла глаза и замерла.

Он взял в ладони её лицо – она была вся сосредоточена, серьёзна и с трудом дышала.

Он весь приник к ней и, кажется, умер, но оказалось, что ещё не умер, сердце сотрясалось пуще прежнего, грохотало в ушах, и везде жгло, кажется, даже в кончиках пальцев.

Она была такая знакомая и одновременно совершенно новая, тоненькая, гладкая, лёгкая. Она двигалась и обнимала его словно в неистовстве, и он ещё успел подумать – без неё его нет и не может быть, они возможны только вдвоём.

Только так. Только так.

Кажется, ночь наступила, потому что вдруг стало темно. Потом засверкали какие-то молнии, и больше он ничего не помнил.

– Павлуш, – сказала Машка тихо-тихо, – как я тебя люблю.

Он разлепил глаза.

Перед ним были Машкина щека и растрёпанные рыжие волосы.

Он вытянул очень тяжёлую, налитую свинцом руку и погладил рыжие волны на дощатом полу.

– Машка, – промычал он. – Машка-Мышка.

И они замолчали.

Снаружи явно что-то происходило, слышались какие-то звуки, шуршание и всхлипы, но их все это не касалось.

Они были вдвоём.

Наконец-то.

– Машка, я никогда тебя не оставлю. Прости меня за то, что я наговорил.

– Ты ничего и не наговорил. Просто мы… растерялись.

– Это точно.

– Пойдём домой, Павлуш. Только там, кажется, дождь…

Павел сел, помотал головой в попытке начать соображать и посмотрел по сторонам.

Дождь в самом деле шуршал по крыше лодочного сарая, было сумрачно и холодно.

Он поднялся и осторожно приоткрыл дверь.

Которосль была вся косматая, свинцовая, в султанах брызг и мелкой ряби.

– Машка, это не дождь, а град!

Он подставил ладонь, на которую тотчас же упал ледяной шарик.

– Смотри!

Маша смотрела на него во все глаза, отчего-то нисколько не стесняясь – она так стеснялась его в первый раз, когда только увидела! А сейчас он нравился ей – просто ужасно. Худой, высокий, длинные поджарые ноги, тонкие руки, волосы отросли – ей казалось, что он самый красивый человек на свете.

Он принёс в ладони градину и сунул ей под нос.

Она покатала горошину, как драгоценный камень.

– Рита говорит, дождь всегда к счастью. Очень хорошо, когда что-то происходит… в дождь. Слышишь, Павлуш?

Он кивнул и стал одеваться, смешно путаясь в тряпках.

Маша подождала, пока растает шарик, и тоже принялась одеваться.

– Машка, ты правда забудь всё, что я говорил. Я совсем не это хотел сказать! Мне нужно поговорить с тобой… просто я виноват…

И понял, что не сможет признаться.

Она смотрела на него, и у него словно обручем сдавило сначала сердце, а потом горло.

– Давай так решим, – прохрипел он. – Я завтра к тебе приду. Ты только маму предупреди!

– Павлуш, давай лучше прямо сейчас.

– Нет, – отрезал он. – Прямо сейчас нельзя. Завтра вечером. Я тебе позвоню, и ты меня встретишь.

– У тебя же телефон всё время выключен!

– Я включу, чтоб позвонить.

Он храбрился: нельзя, чтобы она поняла, как он виноват и как ему страшно!

– Поняла?

Машка кивнула.

Он натянул ей на рыжие волосы капюшон толстовки, погладил и поцеловал изо всех сил – попрощался.

– Беги!

И она побежала под дождём, а он остался в лодочном сарае.

Алекс хмуро смотрел в стол.

Маня была растеряна до крайности.

Анна Иосифовна злилась.

Это никуда не годится. Злость – плохой советчик и проводник. Нужно отвлечься, прийти в разумное, доброжелательное, спокойное состояние.

В первый раз за долгие годы Анне приходилось уговаривать себя. Её это удивляло и злило ещё больше.

– Манечка, – начала она, и собственный тон показался ей фальшивым. –