Роковой подарок - Татьяна Витальевна Устинова

Он вспомнил, как всё было ещё до того, как Машкин отец разогнал их. Как гуляли вдоль Которосли, как в Ботаническом саду он толковал ей что-то о почвах – идиот, болван! – как в Зоопарке смотрели слона, почему-то им обоим очень нравился слон. А однажды он приволок ей сирень – почти целый куст! Шапиро разрешил, и он наломал ворох, охапку!.. Машка была в таком восторге! И ещё сказала, что сирень долго не стоит, вянет, а он опять принялся с умным видом рассказывать ей, что это особый сорт и он будет стоять долго!..

Как прекрасно было тогда.

Так уже больше никогда не будет.

Он встрепенулся и прислушался. Кажется, кто-то шёл.

Он приподнялся с канатов, в любую секунду готовый сорваться и бежать, нестись, плыть, потому что если его возьмут, то уже не выпустят. И он не сможет в последний раз поговорить с Машкой.

– Павлуш, – послышался тихий голос, Машкин, родной! – Ты здесь?

Он кинулся и распахнул дверь.

И зажмурился – от солнца и от Машки. Так давно он её не видел. Так давно!..

Машка кинулась и прыгнула к нему в руки.

Павел целовал её, прижимал, гладил, отталкивал, чтоб посмотреть, какая она, Машка. И опять целовал и гладил.

– Павлуша, Павлуша, – шептала Машка и тоже целовала и гладила его щетинистые щёки. – Как хорошо, что ты здесь, какое счастье. У нас папу убили, Павлуша. У нас такая беда… А мы с Федей вернулись, и мамы нет. Они говорят, что мама убила папу. И тебя нет! Как хорошо, что ты нашёлся!

Павел отстранился, взял её за плечи и посмотрел:

– Кто так говорит? Полиция?

Машка кивнула, и личико у неё скривилось.

– Но они её отпустили, маму. Она прямо не в себе. Даже со мной не разговаривает. И не плачет. Представляешь? Она просто молчит и улыбается. А Рита боится, что мама умом тронулась. Я слышала, как она молилась, Рита. И всё повторяла: помилуй, Господи, мать и детей, лишь бы с ума не сошла от горя. Что нам теперь делать, Павлуш? Как нам жить? Без папы?

Павел оторвал себя от Машки, отошёл к стене и сел на канаты.

Что-то в этот момент с ним случилось.

Он словно проснулся.

Все принятые решения, единственно верные и возможные, вдруг оказались никуда не годными. Все они касались его одного, а Машки и её бед словно на свете не существовало! А он должен отвечать не только за себя, но и за них – за семью. Не имеет никакого значения, что это не его семья, что его из этой семьи почти прогнали, – он должен.

Стало быть, он должен обо всём рассказать Машке. Но как?!

Должно быть, он сильно изменился в лице, потому что Машка подошла, пристроилась рядом и задышала ему в шею.

– Что такое, Павлуш? – спросила она тихонько. – Не совсем же плохо?

…Что она понимает, маленькая Машка! У неё отец убит, а она спрашивает, нет ли чего-то совсем плохого!..

И как после этого он может уехать? Вот – как?!

Но остаться он тоже не может!

– Машка, – вдруг сказал он с отчаянием. – Давай уедем вместе, а? Вот прямо сейчас возьмём и уедем.

Она отстранилась и посмотрела на него.

– Как уедем? Куда, Павлуш?

– Куда угодно. В Магадан.

– А… как же мама? Она же вправду с ума сойдёт! И Федя! Он думает, что никто не замечает, но я-то знаю. Он каждый вечер плачет, из комнаты выходит весь зарёванный. – Машка взяла Павла за руку. – Мы не можем уехать, никак не можем.

Он вырвал руку и отодвинулся.

– Мама, Федя, – передразнил он с отчаянием. – Машка, ты ничего не понимаешь! Тебе наплевать на меня, да? Ты скажи, скажи! Ведь наплевать?! Тебе папаша велел уехать, и ты уехала в Москву, как миленькая! Конечно, я же тебе не пара! Кто я и кто ты?!

– Павел, – ужаснулась Машка, голос у неё дрожал. – Как ты можешь так говорить?… Я же с тобой! И тогда, и сейчас…

– Давай уедем, – повторил он, зная, что и впрямь говорит ужасное. – Прямо сейчас.

– Я не могу.

– Значит, ты меня не любишь.

Машка смотрела в сторону.

Она понятия не имела, что он боится так, как не боялся никогда раньше. И растерян. И не понимает, что делать, а спросить не у кого.

До недавних пор он считал себя взрослым – то есть даже не считал, а чувствовал себя взрослым человеком! Он давно уехал из дома, жил своей головой, преподы говорили ему, что он очень умный. Он немного посмеивался над этим: учиться было совсем не сложно, прочитал, что нужно, запомнил и сдал. Впрочем, он и читать ленился, получал двойки, и тогда профессор Шапиро очень его ругал. Он и над профессором посмеивался: подумаешь, «банан», его пересдать – нечего делать. Когда говорили об аспирантуре, он слушал и понимал, что поступит легко и просто и диссер напишет в два счета. А степень – это значит хорошая работа и в приличном месте. Впрочем, он любил просто возиться в саду у Машкиных родителей, и это тоже делало его в собственных глазах самостоятельным и ответственным.

А сейчас?… Кто он такой? Он даже не знает, где окажется вечером и что именно нужно предпринять завтра! А тут ещё Машка с её наивными вопросами: как жить и что делать!

– Павлуш, – проговорила Машка, опять придвинулась и уткнулась носом ему в шею. – Пойдём к нам. К маме! Ну, что мы здесь сидим как преступники? Пойдём, а?… Поговорим! Может, она хоть улыбаться перестанет!.. Я правда совсем растерялась. И папу… жалко… – Она всхлипнула. – Я его так люблю. Я только и делаю, что стараюсь не вспоминать, а у меня не получается. Я всё время вспоминаю! Как на лодке ходили, как он меня на плечах носил, я ещё маленькая была! А однажды из Риги, из командировки, он нам с братом привёз таких игрушечных обезьян, плюшевых. Они такие клёвые были!.. Только страшно воняли какой-то химией, и мама не разрешала их в кровать брать, боялась, что мы надышимся.

– Машка, как я могу пойти к тебе в дом? Вот ты соображаешь, что говоришь?!

– Ты же у нас был сто раз!

– Пока твой отец меня не выгнал!

– Он тебя не выгонял! – крикнула Машка. – Он просто хотел, чтоб я доучилась! Ты же до сих пор у нас… работаешь! Работал!

– Вот именно! Я ваш садовник! Ты что? Мы с тобой сошлись по закону сходящихся крайностей!

Машка