Байки офицерского кафе - Сергей Козлов

Обычно, услышав от очередного бедолаги, что Олег занял у него до ближайшей получки сто рублей и не возвращает их уже полгода, я задавал вопрос, знает ли он людей, кому Золкин в Феодосии не должен. Несчастный с горечью признавал, что таких людей нет. Я возражал ему и говорил, что знаю, как минимум, четверых и называл четыре памятника, установленных в городе. Несчастный кисло улыбался, но я продолжал допытываться: «А знаешь, почему у них Золкин не смог занять? Все дело не в том, что он же памятник, кто у него займет». «А в чем?» — интересовался собеседник. И тогда я рассказывал, что первый это пионер-герой Витя Коробков. Он маленький, денег у него еще нет. Второй — А.С.Пушкин. Он бы дал, но Золкин не нумизмат. Ему старинные деньги ни к чему. Третий — матрос-революционер Назукин с мятежного «Потемкина». Он физически не способен, поскольку изображен со связанными руками. Ну и последний — вождь мирового пролетариата. Он просто еще не успел вынуть руку из кармана, где у него наверняка лежат наличные.

Проживая всю свою сознательную жизнь в столице нашей родины городе-герое Москве, Золкин абсолютно не был готов к бытовым условиям, с которыми ему пришлось столкнуться. Офицеры нашей бригады, служившие в Феодосии, за редким исключением, не были обеспечены жильем. К этому исключению относились четыре семейных офицера, коим посчастливилось «урвать» комнаты в семейной «общаге» мото-стрелецкой дивизии. Среди них был и я. Сделав столь «широкий» жест, родина вознаградила нас за выполнение интернационального долга. Все мы недавно вернулись из Афгана.

Остальным приходилось квартиры снимать. Причем квартиры — это весьма громко сказано. Жилье сдавал в основном «частный сектор». К найму предлагались летние домики, отапливаемые печами. Удобства, как говорил Ширвиндт, во дворе, а двора нет.

К лету хозяева от зимних жильцов старались всячески избавиться, поскольку с той же площади можно было снимать в несколько раз больший урожай «капусты», поселив в эту комнату не одного офицера, а четверых на все готовых отдыхающих.

Вот такую «времянку» и сняли старшие лейтенанты Золкин и Пашка Кабачный. Хозяйкой у них была еще молодая, но здоровенная хохлушка. Коня на скаку и в горящую избу — это как с добрым утром. Как всем крупным женщинам, ей нравился «мелкий мужик». Золкин был ее «любимый размер». Причем предмет ее воздыханий всячески уворачивался от близости, боясь быть задавленным в постели.

Если бы не Пашка, Золкин бы давно бы сгинул. Печку он топить не умел. Умываться приходилось, разбивая лед в умывальнике и ведре, поскольку в Крыму тепло только летом. Зимой в Феодосии погода довольно холодная и сырая. Ее мерзость усугубляли сильные ветры, дувшие то с моря, то с Крымских гор. В довершение ко всему жизнь Олегу здорово отравлял хозяйский пес. Огромный черный кобель сразу понял, что новый постоялец его панически боится. Всякий раз при его появлении пес норовил его пугануть как следует своим рыком, чтобы тот не забывался.

Но однажды ситуация изменилась. Обычно угля, заброшенного в печь, хватало на полночи. После того как он прогорит, надо было встать и подбросить новую порцию, чтобы не окоченеть к утру. Хозяйственный и умелый Пашка с печкой был «на ты». Он ее растапливал, знал, когда поддувало нужно открыть, а когда закрыть. Он и приносил в дом необходимую порцию угля для того, чтобы не выходить среди ночи во двор. Золкин был от всего этого крайне далек и вечно нетрезв. Поэтому как-то, когда Пашка заступил в наряд, Золкин, возвратясь из ресторана в изрядном подпитии, само собой забыл про уголь. Когда часа в три печь стала остывать, Олег, не открывая полностью глаз, натыкаясь на углы и матюкаясь при этом, поплелся подкинуть уголька. Однако в ящике было пусто. Пришлось, оставаясь в трусах, влезать в ботинки, накидывать сверху бушлат и идти на улицу за углем. На дворе мело. Чтобы справиться с задачей как можно скорее, Золкин схватил совковую лопату наперевес и бросился на кучу с углем, как пехотинец в отчаянную штыковую атаку. Также энергично он всадил лопату в чернеющую на снегу кучу угля. Окрестности огласились жалобным собачьим воем. Предмет Золкинских страхов, ночевавший на куче с углем, скуля, скрылся в темноте. Надо сказать, что Золкин перепугался не меньше. Бросив лопату, он укрылся во «времянке» и не выходил до утра, несмотря на собачий холод. Однако собаке досталось не слабо. После этого случая пес не только не лаял и не скалил зубы на Зол кина, но и покидал место возможной встречи при возвращении того домой.

Однажды хозяйке все же посчастливилось прижать к своей необъятной груди тщедушное тельце Золкина.

В силу того, что пребывал он постоянно либо в состоянии алкогольного опьянения, либо, страдая остаточными явлениями после злоупотребления горячительными напитками, выучить, что на самом деле нужно делать с печными заслонками было выше Золкинских сил. Как-то, когда Пашка не ночевал дома и Золкин остался один на один с коварной печкой, произошел случай, едва не закончившийся трагедией. Придя домой, он растопил печь, закрыл заслонку и лег спать. По причине тяжелейшего алкогольного отравления он даже не почувствовал, как комната наполнилась дымом. Благо, проходившая мимо хозяйка узрела, как из-под двери валит дым. Женщина она была могучего сложения, поэтому даже массивная дверь, на кованых петлях и закрытая на такой же засов изнутри, не смогли остановить ее на пути к спасению предмета ее обожания. Спустя минуту она вынесла, как младенца на руках, тело Золкина, которому уже очевидно приготовили место в чистилище. Неблагодарный и беспутный Золкин, как мужчина, так и не отплатил ей добром за спасенную жизнь. Он продолжал «бить в колокола пьянства и разврата».

Золкин Олег Геннадиевич весьма любил не только хорошо и на халяву выпить, но и вкусно поесть. Как-то раз я, зная быт холостяка, решил пригласить его домой на ужин. Было это в самом начале нашей совместной службы в Крыму, и ЗОГ не успел еще как следует запятнать свою репутацию. Собеседник он был весьма интересный, и я думал, что моей беременной супруге не помешает провести вечерок в веселой компании. Машка приготовила неплохой ужин, а мы принесли с собой «граммулечку», так Золкин называл водочную бутылку емкостью семьсот граммов. Вечер действительно получился довольно веселым.

Золкин был в ударе и в довершение ко всему, поднимая рюмку, говорил: «Ну, Маша, за тебя!». Машка сначала с радостью принимала здравицы в свою честь, но когда это случилось в четвертый раз (исключением был лишь третий тост), она возмутилась и сказала: «Олег, что вы все за меня да за меня? Выпейте еще за что-нибудь». На что захмелевший Золкин честно сказал: «Маш, нам все равно за что пить, а тебе приятно».

Наверное, излишне говорить, насколько Золкин был никчемным офицером. Однако на первых порах молодой и рьяный начальник штаба несколько раз пытался заставить его хоть каким-то образом быть полезным части, в которой тот служил. Золкин же всякий раз уклонялся от исполнения каких-либо заданий. В конце концов, НШ попытался поговорить с ним более жестко и принципиально. В конце пламенной речи, обличающей бездельника Золкина, НШ опрометчиво упрекнул его в неисполнении своих служебных обязанностей.

До этого Золкин, как бы принимая заслуженные упреки, согласно кивал, но тут встрепенулся, воскликнув:

— Позвольте! О каких обязанностях идет речь?

— О ваших служебных, — ответил ничего не подозревающий НШ.

На что Золкин встал и гордо заявил, что в этом его упрекнуть нельзя, поскольку он — переводчик батальона и его обязанность переводить секретные документы вероятного противника, захваченные нашими разведорганами. «Скажите, есть ли у вас секретные документы на турецком языке?» — спросил Золкин. Обалдевший НШ ответил, что «естественно, нет». «Тогда, — сказал Золкин, — попрошу до их появления меня не беспокоить!». И гордо удалился, оставив начальника штаба размышлять над его словами.

Понятно, что готовность переводить с турецкого была чистой воды блефом. Золкин знал лишь обрывок турецкой фразы из военного разговорника, звучавшую примерно так:«.. уль дурюрюм!». В переводе это означало: «…а то застрелю!».

Нельзя сказать, что Золкина вообще не интересовало военное дело. Как-то, будучи еще трезв, он стал свидетелем приготовлений Паши к занятиям по минноподрывному делу, которые тот собирался проводить со своей группой. Увидев взрыватели и имитационные запалы, он стал спрашивать Пашку, что это и как работает. Кабачный не просчитал, к чему это может привести, и подробно все рассказал. Он даже показал, как при помощи элементарного механического взрывателя МУВ и имитационного запала можно заминировать, в учебных целях конечно, буквально все. Золкин попробовал заминировать дверь и позвал хозяйку, постучав в окно. Радостная женщина решила, что, наконец, свершилось, и ее страсть оказалась востребованной. Войдя во времянку, она стремительно распахнула дверь и… «подорвалась» на «мине», установленной начинающим сапером. С перепугу она села на пороге, но когда поняла по заразительному смеху жестокосердного Зол кина, чьих это рук дело, то резко встала… Только глубокое чувство, которое она испытывала к нашему герою, спасло его от неминуемой гибели.