Приют для бездомных кактусов - Сухбат Афлатуни

Ну хоть новость покажи, я же им про войну рассказывала столько, они мне букет, такой роскошный букет подарить хотели, они мне стихи читали, они… Ну постарайся, ну миленький, ну кровиночка моя…

Она сидела долго, лицом в экран, слезы текли и стекали по экрану.

Потом она будто уснула, но не целиком, и продолжала чувствовать экран лбом.

И тут показалось, что телевизор включился и экран зажегся светом. Она попыталась отодвинуться от него, но что-то не давало. Новости с нею уже прошли, тянулся какой-то фильм, которого она не видала раньше. Фильм был о войне, она это поняла по взрывам, фонтанам земли и бегущим в разные стороны людям. Она пыталась разобрать сюжет, но сюжет ускользал, а земля всё вздрагивала и вздрагивала. Музыки не было совсем, один раз только какой-то солдат запел, но через секунду его накрыло взрывом, и больше песен не звучало. Происходило огромное отступление, с криками, много крови, Вик-Ванна даже подумала: для чего в фильме про войну столько крови и музыки нет?

И увидела себя.

Себя, как на той фотографии. Молодую, худую, перепачканную какой-то дрянью. В той самой форме. Она что-то говорила, потом ушла за вагон, вокруг были вагоны. Потом небо завыло, «ложись!», она бросилась от вагонов, знала, что немец бьет по вагонам, за вагонами ее сразу охватил со всех сторон лес, «ложись!», и она упала. Ее оглушил взрыв, еще несколько уже дальше, дождем сыпались земляные комья. Она продолжала лежать, не чувствуя тела, только шум. Оторвала от земли голову, выплюнула песок. Вдалеке горели вагоны, там еще взрывалось, выплескивалось пламя. Попыталась сесть – голова шумела, в глазах плыли пятна. Поднялась, куда идти? Пошла от станции – переждать налет, споткнулась. Наклонилась – а там человек, вгляделась сквозь пятна, боже… «Клара… Кларка!» Подруга, с которой только неделю назад фотографировалась («улыбаемся, девочки!»), лежала, раскинув в прерванном танце руки. Нет, она не испугалась, она уже видела мертвых, мертвые – такие же обитатели войны, как живые, только беспомощнее; но вид подруги, о которую споткнулась, которая только неделю назад хохотала с ней на фотографии… Она осела, не зная, что делать, даже как-то опьянев от быстрого горя, от бабьей беспомощности перед шумом в голове и телом подруги, с которым нужно было что-то сделать. Но что же делать? Думай, думай, Вика! Виктория… Вот если бы оказались рядом мужчины, хоть бы посоветоваться…

Только подумала, и всё сбылось – как в кино. Но страшно, тёмно сбылось. Мужчины шли, бежали, хромали на нее из горящего леса. Какой-то огрызок отступавшей части, дезертиров, или кто это был, русские и нерусские, черные, полусонные от голода, пропахшие дымом и нечистотами. Она вцепилась в бесполезную Кларку, пытаясь заслониться ею, отползала, отбивалась, они лезли и кричали, она не слышала из-за гула и пятен в глазах. Они упали на нее и стали разрывать на части, на две продольные части, она не знала, что мужчины – это страшно, так горячо и страшно, до этого у нее не было этого, а рядом лежала Кларка, она ей завидовала и еще жалела этих, вот этих черных… А потом сама умерла, стала как труп и немного успокоилась. Она видела свое тело сверху, хотя оно было завалено мужчинами, делавшими с ним что-то свое, быстрое. А потом погасло и это изображение, телевизор не мог показывать ничего больше.

А больше и не нужно… Больше не нужно, да. Вик-Ванна сама видела – и взрывы, и небытие, и госпиталь, где ее залатывали, затаскивали обратно зачем-то в жизнь. И как она сопротивлялась этому втаскиванию, как своровала веревку, чтобы употребить. И как вырезали ей там по женской части – словно память удалили, она уже не помнила ничего, ни леса, ни липкой мужской подлости. И, забыв всё, покатилась на поправку, продолжала помнить, что участник войны, что воевала, и эта память постепенно овеществлялась в медалях, которыми стала обрастать, и в прибавке к пенсии, во встречах 9 Мая у театра имени Алишера Навои… А другое участие, слезное, с обмороком на залитой кровью и спермой земле, забылось – может, и не было его…

Вик-Ванна стояла на единственном прочном стуле.

Над головой качалась люстра. Машинально протерла с нее ладонью пыль. Попробовала веревку. Выдержит? Не выдержит… Посоветоваться бы… На столе – записка Нине с инструкциями. В конце приписала просьбу пристроить кошку в хорошие руки.

Только в хорошие, слышь, Нин!

– Организация «Фаришта»!

– Алло…

– Мама, ты?

– Алло, я, я туда попала? Я… я вам из Ташкента звоню.

– Мама, какой Ташкент? Это я, Руслан! Ну, говори!

– Алло, алло… Ой, я, наверное, ошиблась… Я в газете ваш телефон прочла.

– Алло… Какой телефон? Какой газете?

– Где полезные советы… Салат… Ой, я перезвоню, наверное!

– Подождите!.. Подождите, я перепутал… Не вешайте трубку! Алло, алло!

– Я здесь…

– Извиняюсь, я это… У вас с моей… с ней голоса похожи! Да, организация «Фаришта», с вами… с вами говорит дежурный психолог, и мы готовы вам оказать помощь. Я очень внимательно слушаю вас!

– Мне посоветоваться надо… Алло, вы меня слушаете?

– Да, да, говорите.

– Мне надо… Понимаете, хотелось бы точно знать, как надо… А то веревка, веревка – она, понимаете, старая, я ведь не специально для этого ее покупала, там какая была, такую и взяла, а может, она и неподходящая… Алло!

– Да, я слушаю, алло…

– Слушаете… Скажите, а может, лучше лекарства? Много сразу выпить, с гарантией. Только я боюсь лекарства, всё-таки химия… Понимаете, мне нужно всё точно! Я сейчас по межгороду звоню…

– Да.

– А пенсия знаете какая?!

– Да… у меня мать на пенсии.

– Вот видите. А я с межгорода. А я еще ветеран войны, и до самого Берлина…

– Вы не плачьте… Я вас с праздником поздравляю.

– Спасибо… Меня сегодня тоже все с праздником. По телевизору снимали. А под вечер, вот… И кошку жалко, Нинка же ее не пристроит, Нинка ж сама дура непристроенная… Киска одна останется, а она у меня…

– Алло, алло. Говорите… Не плачьте.

– Что говорить?.. Вот, войну воевала, до Берлина дошла. А сегодня что-то примерещилось…

– Что?

– Да… А знаете, случай один был. Военный. Из Ташкента ребят молодых навезли, узбеков, а я медсестрой была, всё видела. Они ж по-русски ни бе ни ме. Привезли их нам под Сталинград, кругом бомбят, наши эшелоны горят синим пламенем, у меня подруга была, Настя, то есть Клара, и вот ее ранило, сильно так… А эти, с Ташкента, меня спрашивают: а где здесь чайхана? Я потом их