Приют для бездомных кактусов - Сухбат Афлатуни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом всех поздравили в микрофон, микрофон начинал визжать, и поздравления шли сквозь этот визг. Пытались наладить шнур, не получилось, вышли дети, пели и плясали для ветеранов войны, все, кроме того Закирова, который был наказан и стоял в стороне, глотая конфеты, которые доставал откуда-то, наверное из трусов. А Джахонгир Умурзакович смотрел на детей и рассказывал, всё пытаясь попасть своим рассказом в ухо Вик-Ванне: «Их отлавливали на базаре, на хлопковом поле, отлавливали – и в военкомат, а они даже русский язык не знали, как ими командовать? Всех, кого наловили, в вагон и под Сталинград, я в сопровождении. Привезли, стали из вагонов выпускать, там немцы бомбят, а наши вылезают, оглядываются: “Э?! Чойхона-пойхона борми?” Чайхоной интересовались… Все погибли…»
Ветеранов начинают торопить, чтобы освободили зал, там еще одно мероприятие по плану. Вик-Ванна падает, ее подхватывают, подталкивают к автобусу, она вцепилась побелевшими пальцами в сумочку, чтобы та не упала и ничего снова не рассыпалось, не дай бог!
Витька похоронили я говорил матери не иди, но она пошла несмотря что его не любила за влияние я говорю ты куда с костылем? «ничего, не на праздник же», косынку завязала и со мной туда. Я всё думал что это опять витьковский прикол и когда его мать из школы глухонемых позвонила я еще думал ну да знаем прикалывается наверное как-нибудь а она: «вскрытие», я – нет! НЕТ! даже моя испугалась, а я не верил, у меня вообще никто не умирал чтобы вот так, чтобы можно было мертвого рукой потрогать, всё в голове что прикол, только когда землей его стали ну еще со звуком таким бум бум тогда вот еще мать рядом с букетом и про свое: «и меня и меня так когда-нибудь и меня в ближайшем будущем». Блин!!! А я когда его уже землей ну тогда пипец уже всё ясно. А Японец, он говорит: в Японии сжигают, там цивилизация, а я ему: пошел на х..! мать услышала отодвинулась. А я хотел только сказать ему ну и езжай в свою Японию.
Витек резал вены так мне шепотом сказали. Значит, он тогда мне звонил? Голос подделал, я же говорил он прикалываться любил, он еще в школе голос нашего по химии очень похоже изображал и вообще он девчонкам нравился реальный клоун. И мне наверное звонил прикалываться а потом взял и по-настоящему.
А я вспомнил что когда я ТОГО убил он же еще был не мертвым и в мертвом состоянии я его не видел его увезли в больницу не мертвым и он мертвым уже там стал, а я в ментовской сидел и футбол смотрел, там телик работал, но я не болел хотя я всегда болею, просто смотрел и думал: они там бегают а у меня рубашка в крови, а потом они забили гол, менты заорали «вой, джаляб!» в этот момент позвонили из больницы и сказали: всё.
Я вечером после кладбища мать спросил, а ты с самоубийцами в жизни встречалась? Она говорит, ну вот сегодня. Я говорю: кроме Витька. Она говорит, «встречалась». А дружила с ними? А она говорит, что ей родителей Витька жалко, скоро пенсионеры, а самого Витька не жалко он уже давно катился. Я говорю: а мне Витька жалко!!! а она: «ты себя жалеешь, я молчу как ты на кладбище матом разговаривал». Я вдруг заплакал потому что тут любой бы человек заплакал, мать стала мне голову гладить говорит «у тебя волос как у отца ранняя лысина может быть, надо чеснок втирать».
Ночью уснуть не мог, про Витька думал и на свои руки смотрел. Отчего Витек их порезал? Когда первый раз траву пробовали он сказал, что не знает зачем живет, что раньше думал, что для того чтобы сделать такое ну чтобы все офигели, сказали «вай Витек!» а потом ну хоть бы кафель класть, но это тоже не получилось.
А за стеной эта опять завела свою лавочку крика, мать говорит она точно учительница блин ну если она ночью такой оргазм то как утром она в глаза своим ученикам смотрит? Потом мне показалось, что она так от боли как мать Витька сегодня на кладбище выла что это оргазм горя и несчастья, не помню читал в психологии. Потом вдруг она заткнулась и такая тишина что я подумал: а вдруг где-то рядом Витек, как призрак, что тогда, а? Витек, зову, а Витек?.. Витек…
Она вернулась с праздника. Сердце бьется в прижатую к груди сумочку, предметы прыгают, кошка ноет и трется об окаменевшие ноги. «Сейчас, девушка, – говорит ей Вик-Ванна. – Сейчас».
Лезет в сумку, достает пустой пакет, вспоминает. Кошечку лишили праздника. Кисочку ее. Злые люди лишили. Встает, добирается до холодильника. По дороге проверяет банку «Сахар», всё-таки почти целый день не было, мало ли…
Кошка захрустела над миской; Вик-Ванна вернулась в комнату. Поглядев на часы, пошла к телевизору. Там должны были ее показывать. В новостях. На всю республику. Первый раз в жизни. Где она рассказывает о себе и о войне.
Включила.
Телевизор щелкнул и задумался. Он всегда так, прежде чем набрать изображение; иногда Вик-Ванна его даже торопила: «Ну, барин какой!» или: «Давай, кудрявый, заводи мотор!» Хотя кудрявым телевизор был разве что от пыли, которую Вик-Ванна боялась протирать, чтобы случайно не повредить чего-нибудь.
И теперь Вик-Ванна тоже хотела как-то подбодрить его, но сил не было, и она только его погладила.
Телевизор молчал.
Вик-Ванна похолодела. Серый экран отразил ее лицо, морщины, глаза.
Нажала кнопку еще раз.
Проверила, включен ли в розетку.
Включен.
«Вот безобразник…»
– Как же так? Как теперь… жить-то?
Встрепенулась: «Свет! Свет отключили, паразиты…»
Нет, лампочка в коридоре горела. Свет был. Тек по проводам жизненной своей силой. Но телевизор эта сила почему-то не оживляла.
Нагнувшись, обняла его.
– Ну, кудрявый… Кудрявенький! Родненький мой, сыночек мой!
Телевизор был мертв. То, что пело, разговаривало, раскрашивая ее долгие пенсионные вечера, теперь отдавало холодом, запахом какой-то гари, пыли, еще чего-то.
– Ну, родименький, ну включись, а завтра я тебе и мастера приглашу, лучшего, ты только не… только не оставляй меня одну.
