Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Помогай Бог и тебе, господин! – Снова встав, Воята поклонился и ему.
Мать Агния взглянула вправо, на лице её мелькнуло удивление… а потом оно стало ещё сильнее.
– С кем ты здороваешься?
– С этим вот… господином, не знаю по имени. – Воята почтительно показал глазами на отрока.
– Помогай и тебе Бог. – Отрок улыбнулся, а потом взглянул за спину Вояте и улыбнулся снова: – И тебе, отроковица Марьица.
Мягкий голос его прозвучал негромко, но заполнил всю трапезную; одновременно возникло ощущение, что раздаётся он где-то внутри, в душе. Воята едва не подпрыгнул на скамье и глянул себе за спину. Увидел только пустой стол и бревенчатую стену. Но отрок… назвал Марьицу по имени!
– Ты её видишь… господин? – Воята обратил на отрока изумлённый взор.
– А ты его видишь? – вместо отрока ответила ему мать Агния: с потрясением и так, будто хотела уличить.
– Так я… не слепой. – Воята перевёл взгляд на неё.
– Ты видишь ангела моего, – мягко пояснила мать Агния. И добавила в ответ на недоумевающий взгляд: – Приставлен он ко мне, чтобы подсказывать, что у всякого человека, кто передо мной стоит, на душе и в чём истинные желания его, – то Бог ему открывает. Говорит он, что ты меня просить о чём-то желаешь. И раз уж тебе дано его видеть, то просьбу я твою выслушаю внимательно. Говори, в чём она?
– Я, матушка, о книгах хотел спросить…
Узнав, что перед ним ангел, Воята больше старался на него не смотреть, иначе не смог бы связать двух слов. И так голова загудела.
– Каких книгах? – Мать Агния приподняла тонкие брови, так что они почти скрылись под краем апостольника.
– Старца Панфирия. Что от него остались.
Сбивчиво, с трудом подбирая слова, Воята стал рассказывать; побуждаемый вопросами, изложил, как был отправлен в Сумежье владыкой Мартирием служить чтецом, как обнаружил, что во Власьевой церкви ему нечего читать и он пробавляется тем, что с детства заучил наизусть… Удивлённая мать Агния принялась его испытывать:
– Что в Шестопсалмие входит?
– «Господи, что ся умножиша» – третий псалом, «Господи да не яростию» – тридцать седьмой, «Боже, Боже мой, к тебе утренюю», «Господи Боже спасения моего…»
– Довольно! – Мать Агния движением руки остановила его. – «Господи, услыши молитву мою, внуши моление…»[37]
– «Внуши моление мое во истине твоей, услышим я в правде твоей…»
Мать Агния слушала, пока Воята читал до конца, и с лица её не сходило выражение радости, от которой светилась каждая черта, хотя губы оставались неподвижны. Сходство её с белой жемчужиной в старинном перстне, с полной луной на чёрном небе, с горящей в тёмном храме свечой только усилилось, и Воята от волнения несколько раз сбился. Однажды Марьице даже пришлось шёпотом подсказать ему, но хотя мать Агния, судя по взгляду, заметила это, выражение радости не угасло.
– Когда же ты успел заучить? – спросила она, когда Воята закончил.
– Да с измальства… С шести лет грамоте обучался, с двенадцати в церкви с отцом пою. По-гречески читать могу…
– С двенадцати! – Мать Агния улыбнулась. – Знала я одну инокиню, её Господь с семи лет умудрил всю Псалтирь на память знать!
При этом темнобровая сестра взглянула на игуменью с таким обожанием, что Воята как-то сразу понял: это Агния знала Псалтирь наизусть с семи лет, да не хочет воздавать хвалу самой себе.
– Так зачем же тебе Псалтирь Панфирия, коли ты сам на память всё знаешь?
– Так в ней, святой книге, сила особая. Если бы не Евангелие Панфириево, я бы, матушка, сейчас перед тобой не стоял.
– Есть в людях молва, будто ты в лесу дремучем один с бесами схватился? – недоверчиво улыбнулась мать Агния. – Или то враки вредоумные?
– Ну как, с бесами… С упырями было.
Подбодрённый кивком, Воята стал рассказывать про Лихой лог. Мать Агния внимательно слушала, а отрок у неё за правым плечом порой склонялся и что-то шептал ей. Видя это, Воята смущался, опасаясь, не видит ли ангел прозорливый в его душе гордыни, и призвал на помощь свою любимую стихотворную молитву.
– Я ведь не ради славы себе… Было речено:
О душа моя!
Почему лежишь?
Почему не встаёшь?
– Зло видючи,
А добра не видючи,
Чужому добру завидуючи,
А сама добра не творяче?
– подхватила вдруг мать Агния, и Воята оторопел.
– Я знаю, где сие начертано, – сказала она, видя его удивление. – Я ведь сама в Новгороде родилась и до четырнадцати лет жила там, на Добрыне улице.
Воята промолчал, вспомнив: мать Агния – родственница Нежаты Нездинича, и довольно близкая, а значит, и правда должна быть из Новгорода.
А она смотрела на него, и видела рослого, пригожего собою парня, с открытым румяным лицом, кольцами тёмно-русых волос на высоком лбу. Серьёзное выражение глаз делало его на вид старше, каждая черта облика источала здоровье и силу, и чёрный овчинный кожух едва не лопался на широких плечах. Но и в душе его ангел-прозорливец не различал никакой порчи: полнили её искренняя вера, не допускавшая в сердце страха, и желание сделать жизнь ближнего лучше.
– Поди-ка, Виринеюшка, мать Илиодору позови ко мне, – велела мать Агния темнобровой, видимо, своей келейнице[38].
Та удалилась и вскоре вернулась в сопровождении той здоровенной старой инокини.
– Это мать Илиодора, келарница[39] наша, – пояснила игуменья Вояте. – А это, матушка, Воята… по крещению тебя как?
– Гавриил.
– Гавриил, попа Тимофея новгородского сын, его Нежата Нездинич и владыка новгородский Мартирий в Сумежье прислали в церкви читать. Да сетует, читать нечего. Мне помнится, у нас в древлехранилище есть одна книга… Ты ведь была здесь, когда мать Сепфора в обитель вступила?
– Была, матушка. – Келарница поклонилась.
– Она вроде бы принесла с собой книгу некую…
Илиодора задумалась, возведя очи, будто ожидая подсказки свыше:
– Принесла… Может, и принесла.
– Ты сама же мне рассказывала, – мягко напомнила мать Агния.
– Дай Бог памяти! Не погневайся, матушка, не помню я! Мне забот столько с припасом, лишь бы мне пропитания для обители сыскать, лишь бы сызнова не пришлось белым мхом с квашеной брусникой питаться да кору сосновую в квашню тереть! Куда ещё о книгах помнить! Я в них и ступить не умею…
– Мать Сепфора – вдова прежнего попа власьевского, отца Ерона, – пояснила мать Агния для Вояты,
