Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая

ещё раз попробовал Воята, переступая порог и оглядываясь, но никакого «Бывай здоров!» в ответ не прозвучало.

Воята прикрыл за собой дверь, чтобы не упускать тепло, ещё раз огляделся. И застыл. Изба была ярко освещена – на столе, на ларе, на оконце, даже на полках с горшками горели свечи. Стол в середине был уставлен посудой – горшки, миски, сковородки, туеса. Накрыто было очень богато – а уж какие угощения, что только в боярском доме в Васильев вечер увидишь. В середине, будто царь греческий на престоле, разместился крупный жареный поросёнок с мочёным яблоком во рту, по сторонам от него, как охранники, возлежали два гуся с коричневой корочкой. В большой миске – студень, стопа блинов на блюде источала пар, вокруг него водили хоровод горшочки со сметаной, мёдом разных цветов, ягодными вареньями, киселём. Из-под шитого полотенца застенчиво выглядывал уголок румяного пирога. В большой миске навалены были кучей жареные караси. Впереди всех – каравай хлеба и серебряная солонка, будто хозяин с хозяюшкой. Кринка кваса, а в начищенном медном кувшине явно что-то покрепче.

Оторопев, Воята разглядывал всё это богатство и не верил глазам. Даже прознай бортник Миколка заранее о госте, никак он не смог бы приготовить такой пир. Ждали тут, как видно, вовсе не Вояту. Но кто ждал?

– Эй… господа хозяева? – Воята снова огляделся, внимательно рассматривая каждый угол, печь, лавки, даже полати. – Покажитесь! Я не злодей, не разбойник, я парамонарь новый Власьевский, из Сумежья, а сюда послала меня… из монастыря послали на ночь приюта поискать. Тут же не… не Миколка живёт?

Утварь отвечала безмолвием. Запахи горячей жирной еды – запечённого мяса с чесноком и подливами, свежего хлеба и пирогов – били в ноздри и сводили с ума. Воята весь день, с раннего утра, не ел по-настоящему, только перекусил по пути хлебом и салом. Стол тянул к себе. Для кого же это приготовлено, как не для него – других гостей тут нет!

– Ничего не трогай! – предостерёг встревоженный голос Марьицы.

Воята сделал несколько осторожных шагов мимо стола. Чем больше он приглядывался к избе, тем ярче проявлялось богатство убранства: шитые шелком и мелким жемчугом покрышки на ларях и лавках, рушники на стенах, будто здесь ждали невесту либо покойного. На стенах висели кафтаны разноцветного шёлка, издали похожие на людей, хозяев дома, но безголовых и безмолвных. Горшки на полках выпятили покрытые цветной поливой круглые животы, среди них блестели медные и даже серебряные кувшины и чаши. Всякую деревянную мелочь, вплоть до ложек на столе, украшала искусная резьба.

Один ларец оказался открытым, и, бросив в него взгляд, Воята невольно присвистнул. В ларце горкой лежало всякое узорочье: жемчужные снизки, серьги с длинными подвесками из самоцветов, кованые узорные обручья. Перстни с красными, синими, жёлтыми камнями лежали россыпью, будто ягоды. Всё это переливалось блеском, перемигивалось острыми искрами.

Это было уж чересчур. Воята потряс головой и ещё раз огляделся.

И вздрогнул. В противоположном углу от него появился некто… Было подумал – ещё один кафтан, только белый, но нет… Моргнул, и в глазах прояснилось. Некто выступил из мрака и стал виден совершенно отчётливо.

Не то чтобы Воята ожидал здесь чего-то или кого-то определённого. Появись тут старенький старичок или баба вроде Параскевы – он удивился бы меньше. Но в углу стояла девка – мало подходящий хозяин для такого дома. Крупные черты лица, густые тёмные брови. Волосы зачёсаны назад и заплетены в толстую косу, лежавшую на груди. Строгий пристальный взгляд был устремлён прямо на Вояту.

Сказать, что он оторопел – ничего не сказать. Никакого зверя или упыря не испугался бы так, как этой девки – на вид вовсе не страшной, а даже по-своему красивой, хоть и неприветливой. Под её строгим взглядом Воята вздрогнул – или это пол содрогнулся под ногами. Всё вокруг поплыло. Будто хватаясь за куст над потоком, Воята безотчётно поднял руку и перекрестился.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, огради мя святыми твоими ангелы!» – мысленно воззвал Воята, не в силах шевельнуть языком или выдавить из горла хоть один звук.

И вдруг… на него обрушился холод и мрак. Тепло дома, свет огня, красота утвари, запахи еды – всё исчезло, растаяло. Зажмурившись, Воята сжался, но тут же испугался, что ничего не видит, и заставил себя поднять голову. Открыл глаза.

Вокруг было совершенно тихо и темно, впереди наверху виднелся тонкий свет луны за облаком. Кожи коснулся холод зимней ночи. Рядом зафыркала лошадь, зазвенела упряжь.

Воята стоял на поляне, во мраке смутно угадывался лес, луна слегка освещала сани и кобылу. Как во сне, Воята подошёл к Соловейке, взялся за узду, погладил по морде. Кобыла была тёплая, живая, дышала влажным теплом. Запах конского пота окончательно помог Воята опомниться, хотя не оставляло ощущение, что земля маленько подрагивает под ногами.

Привидится же такое! Он ещё раз огляделся – ни избы, ни ещё каких признаков человеческого присутствия. Следы ног, копыт и полозьев, сколько он мог разглядеть на снегу при луне, заканчивались там, где он стоял. А вокруг – нетронутое тонкое полотно снега, будто от сотворения мира ничья нога здесь не ступала.

Постепенно до него доходило: наваждение бесовское едва не одолело!

– Николай, Угодник Божий! – Воята перекрестился чуть дрожащей рукой. – Свет-государь Никола Многомилостивый! Ты в поле, ты в доме, в пути и на дороге, на земли и на небеси: заступи и сохрани от всякого зла меня, раба Божия Гавриила! Как спускается с небес Николай – скорый помощник, емлет золотой лук, берет три стрелы золотые, стреляет Николай и сберегает меня, раба Гавриила, от колдуна и от колдуньи, от порчельника и от порчельницы, от бабы распоясы, от девки простоволоски…

Он замолчал: привычные слова материной молитвы напомнили ему о девке в избе. Он снова оглянулся на то место, будто она могла стоять там, на гладком снегу без единого следа, когда изба исчезла.

– Что это было? – вдумчиво спросил Воята у лошади. – Здесь была изба… А в ней стол и…

Он хотел сказать «и девка», но почему-то не решился упомянуть о ней вслух. Он видел её ясно, пусть и лишь один краткий миг, однако строгое лицо, тёмные брови, внушительная коса так и стояли перед глазами.

– Бог по пути! – вдруг долетело из мрака, и Воята вздрогнул.

– Кто там?

– Я-то – Миколка-бортник, – ответил ему бодрый, немолодой мужской голос. – А ты кто?

Говоривший подошёл ближе. При свете месяца Воята разглядел мужичка среднего роста, с длинной седой бородой.

– Я-то…