Соблазн быть счастливым - Лоренцо Мароне

Звеву в школу и после рабочего дня возвращался домой, целовал жену, ужинал, укладывал детей спать и устраивался с Катериной на диване. От всех же этих праздников у меня не осталось ничего, кроме выцветших фотографий. На одной из них Звева смеется: во рту у нее не хватает зуба. Я тоже улыбаюсь, и в тишине дома кажется, будто мой еле слышный смешок разносится эхом по всем комнатам, как и шелест фотографий, что у меня в руках.

Катерина была действительно очень красивой и всегда веселой. И все же с годами с ее фотографий исчезает улыбка: на смену ей приходит строгий взгляд, который затем становится грустным и, наконец, смирившимся. Мне кажется, что Катерина состарилась бы не лучшим образом. Если зрелый возраст украл у нее улыбку, то старость потушила бы и свет ее глаз. Что касается меня, то, по моему мнению, неумолимый бег времени оказался не в состоянии оставить на мне какого-то серьезного отпечатка. Все дело в том, что у меня дубовая шкура, зато жена моя была нежной и мягкой – примерно как кресло у Марино, которое помнит его очертания. Катерина же помнила удары, полученные ею от жизни, и позволяла им оставлять на себе следы.

Я подношу к ее лицу дрожащую руку, пытаясь разглядеть на выцветшем снимке, сделанном уже столько лет назад, то, что мне не удалось увидеть в свое время: была ли она счастлива в своей тайной жизни, была ли влюблена до безумия, как девчонка? Думала ли она, что он лучше, чем я? Только вот старая фотография не может дать мне ответов на все эти вопросы, и поэтому я роняю ее на пол и оглядываюсь по сторонам. Из одной коробки торчат длинные светлые волосы: потянув за них, я вытаскиваю на свет Барби – любимую куклу Звевы. Что ж, она все еще здесь – в моей, не в ее кладовке. Когда любимые игрушки выросших детей перестают быть им нужны, они становятся дороги их родителям. Но я не нахожу ничего, что принадлежало бы Данте – возможно, потому, что я не знаю, какие у него были любимые игрушки. Я ничего не знаю о своем сыне – только то, что ему нравятся мужчины. И тем не менее он никогда ни в чем меня не упрекнул.

– Какой ты оказалась великолепной актрисой, – слышу я, как шепчут мои губы, – если ты не была счастлива со мной, достаточно было просто об этом сказать!

Так-то да, но я же все равно ее не слушал.

– Я знаю, но тебе надо было настаивать: тебе надо было схватить меня за руку, дать мне пощечину, швырнуть на пол тарелку с супом! Тебе надо было привлечь мое внимание!

Никто мне не отвечает. Но, может быть, если бы вещи умели говорить, они назвали бы меня бесчестным мерзавцем.

– Почему, черт тебя подери, ты ни разу не врезала мне? – воплю я на всю каморку. – Почему ты не расцарапала мне рожу, не изругала меня на чем свет стоит? Почему?

Слезы текут у меня по щекам и затекают во все еще разинутый в крике рот, но даже вкус соли на языке не уменьшает горечи момента.

– Это несправедливо, – продолжаю я, – ты лишила меня даже удовлетворения наорать на тебя, высказать тебе в лицо всю мою злость! Ты должна была все мне сказать – хотя бы в самом конце, но ты должна была это сделать!

Нет, ничего она мне не была должна. Я же ей про себя никогда ничего не говорил.

– Ты могла бы ругаться со мной, а вместо этого ты приучилась избегать меня, – шепчу я, – и научила делать то же самое и наших детей…

Снова звонит телефон. Я вытираю нос и иду взять трубку. Это Данте. У меня нет желания говорить, но, несмотря на это, я пытаюсь справиться с голосом, чтобы скрыть, что я плакал.

– Алло?

– Папа, куда ты пропал?

– А куда я пропал?

– Я тебе уже два часа звоню, я думал, тебе стало плохо.

У моего сына есть некоторая склонность драматизировать.

– Ну что ты говоришь? Я решил немного навести порядок в кладовке.

– Слушай, если ты хочешь продолжать жить один, ты должен носить телефон с собой, иначе нас из-за тебя удар хватит.

– Не волнуйся, я не думаю, что для Звевы это такая проблема.

– Почему ты так говоришь?

У него пронзительный голос – настолько, что я вынужден отодвинуть трубку подальше от уха. Даже по телефону мне кажется, будто я разговариваю с одним из тех парикмахеров, что мечтают оказаться на месте своих клиентов.

– Просто так, мы слегка поцапались.

– Опять? Вы когда-нибудь прекратите грызться между собой? Все равно, сколько бы вы не ссорились, вы все равно не можете друг без друга.

– Да, но на этот раз мы не просто поспорили, сейчас все серьезнее.

– Да ладно. Лучше слушай, я звонил тебе, чтобы позвать в субботу на ужин: я хочу представить тебе очень важного для меня человека. Наверное, я и Звеве скажу, чтобы она приходила – так вы сможете помириться и прекратите вести себя как дети.

– Какого-то особенного человека?

– Да, но пока не спрашивай меня ни о чем. Потом я все тебе расскажу.

Ух ты, Данте решил наконец мне во всем признаться. Может, он хочет представить мне своего парня? Не знаю, стоит ли мне надеяться, что это тот художник, или лучше кто-нибудь другой. В любом случае, я всегда мечтал, что он найдет в себе мужество открыть мне правду, и теперь, когда он собирается это сделать, я понимаю, что я еще не готов.

– Ты что, простыл?

– Нет, а что?

– У тебя странный голос.

– Это, наверное, телефон так передает…

– Ну хорошо. Тогда до субботы. – Я кладу трубку и возвращаюсь в кладовку; поднимаю с пола фотографию и прячу ее назад в коробку. Потом беру в руки Барби, и в этот самый момент в дверь стучат. За последние два дня со мной рядом даже муха не пролетала, а теперь такое впечатление, что все вдруг вспомнили о моем существовании. Я иду открыть дверь и оказываюсь лицом к лицу с Эммой, которая улыбается, покачивая у меня перед носом пакетом.

– Привет, Чезаре, – первая говорит она, – а я тут купила курицу-гриль с картошкой и бутылку вина. Можно войти?

Если бы у нее с собой не было вина, то возможно, я бы придумал какую-нибудь отговорку: сегодня совсем неподходящий вечер, чтобы общаться с человеком, у которого еще больше проблем, чем у меня. Но все же я замечаю, что голоден и что запах жареной курицы побуждает меня оказать соседке гостеприимство. Посторонившись, я приглашаю ее зайти. Ее не нужно просить дважды: она устремляется по коридору, оставляя за собой вкусный запах еды. Следуя за этим запахом,