Соблазн быть счастливым - Лоренцо Мароне

провел, погрузившись в роман – историю двух влюбленных, которые смотрят друг на друга издалека на протяжении всей жизни. Дочитав, я убрал томик в ящик письменного стола и два часа просидел, уставившись в экран выключенного телевизора. Прошел не один день, прежде чем я смог вернуться к своей обычной жизни, состоявшей из болезни Катерины и последних рабочих дней перед пенсией. На страницах романа я встретился с другим Чезаре, почти мне незнакомым. Благодаря Дарии я смог взглянуть на него с новой точки зрения – ее глазами. Книги способны и на это.

Мне обязательно нужно было ее увидеть. Я пообещал себе написать ей, потом – найти номер ее телефона и позвонить ей, пригласить ее на ужин, послать ей букет цветов. Но я снова совершил ту же самую ошибку: мне казалось, что у меня впереди еще полно времени. Даже это ее очевидное проявление любви не стало для меня необходимым толчком, чтобы я сделал то, что нужно было сделать. Мне не хватило сорока лет, чтобы понять. И когда я решил действовать, было уже поздно.

Мне удалось раздобыть номер ее телефона через нашего общего друга, и целый месяц я вертел в руках листочек с безликими цифрами, написанными шариковой ручкой. Мне не хватало смелости. Наконец однажды утром я развернул газету и узнал, что она умерла от инсульта.

Ты проводишь свою жизнь, полагая, что то, на что ты надеешься, однажды с тобой произойдет, если только в конце концов не замечаешь, что действительность гораздо менее романтична, чем тебе представляется. Это правда: мечты иногда стучатся в твою дверь, но только в том случае, если ты заранее побеспокоился, чтобы их пригласить. В противном случае можешь быть уверен, что вечер тебе придется провести в одиночестве.

Кладовка с воспоминаниями

Телефон звонит, не замолкая, уже целую минуту. Я лежу на диване, и у меня нет никакого желания вставать, чтобы взять трубку. Если бы со мной рядом была Катерина, это сделала бы она, предварительно демонстративно вздохнув и послав в воздух пару проклятий, сопровождаемых моей язвительной улыбочкой. Но ее со мной нет: я один, по-настоящему один – возможно, впервые за всю мою жизнь. Должен искренне признаться: я полагал, что умею лучше справляться с ударами, которые наносит жизнь. В старости ты понимаешь, что существует не так много вещей, на которые стоит серьезно обижаться; к их числу можно с полным основанием отнести измену и неуважение твоей семьи.

Вот уже два дня как я безвылазно сижу дома: для меня это просто рекорд. Я бы хотел выйти на улицу – хотя бы потому, что я начинаю ощущать недостаток свежего воздуха. Не знаю, как Марино удается следить за течением дней всегда только под одним углом зрения, наблюдаемым из его гостиной. И все-таки что-то меня останавливает – какой-то голосок, не оставляющий меня в покое с тех самых пор, как состоялась наша изумительная беседа с дочерью, и без конца повторяющий мне в ухо последнюю крайне тактичную Звевину фразу: «Мы для тебя были словно невидимки».

Мне не следовало спасаться бегством: мне нужно было бы провести там с ней весь день, в этой треклятой комнате для совещаний, и даже ночь, если бы потребовалось, хоть бы для этого и пришлось спать на коврике и укрываться листочками А4 вместо одеяла. Мне нужно было бы добиться, чтобы она мне все объяснила – каждую крохотную деталь, относящуюся к связи Катерины и той ее жизни, которая была от меня скрыта. Я бы имел возможность, хотя бы раз в жизни, выслушать Звеву до конца. Но в семьдесят семь лет поздно меняться: если бы я на самом деле хотел это сделать, то, уж конечно, я бы не стал ждать наименее увлекательного этапа моего существования.

Выйдя из конторы моей дочери, я был взбешен, я чувствовал себя преданным и униженным, и на этой ярости я пытался строить все последующие дни – дни после той оплеухи. Только вот в какой-то момент даже и ярость повернулась ко мне спиной, устав проводить время со стариком, шатающимся от дивана до кухни и обратно, и едва я открыл окно, как она улетела. И поэтому я остался один: даже кот, лицемерный притвора, больше не появляется, чтобы составить мне компанию.

Люди думают, что им никто не нужен, до тех пор, пока не замечают, что у них никого не осталось. И когда это происходит, то хоть кричи караул. У меня есть дети, но их все равно что нет. И в этом нет их вины, как нет и вины Катерины. Ревновать человека, которого больше нет на свете, – глупо, и все-таки это так. Забавно, моей жене удается больше привлечь к себе внимание мертвой, нежели живой. Я помню, как-то вечером, лежа в постели, она спросила меня: «Чтобы ты сделал, если бы я завтра от тебя ушла?» Я был слишком увлечен книгой, которую читал в тот момент, чтобы заводить, даже не всерьез, дискуссию о проблемах в наших отношениях, так и так вечно нами откладываемую. И поэтому я ответил: «Я бы спал наконец без затычек в ушах». Она храпела, причем громко. В юности ты воображаешь, что храп – это прерогатива стареньких дедушек и что твоя женщина во сне будет казаться ангелом среди душистых розовых лепестков. А потом ты замечаешь, что в определенном возрасте она тоже начинает хрюкать во сне, и это именно тот момент, когда ты понимаешь, что твоя молодость безвозвратно ушла. Так или иначе, она повернулась на другой бок и выключила свет. Это был единственный раз, когда мы заговорили о проблемах в наших отношениях. Вернее, когда она заговорила. Вернее, когда попыталась.

Я встаю и иду в кладовку – крохотное помещение метр на метр, набитое вещами, которые больше никому не нужны. Чуланы, кладовки – это неприятные места, где витает какая-то странная грусть. Просто вещи, которые убрали в сторону, – это не что иное, как воспоминания, которые убрали в сторону: да, их хотят сохранить, но не хотят, чтобы они все время торчали перед глазами. Поэтому когда потом, в какой-нибудь самый обычный день, ты распахиваешь дверь кладовки, у тебя почти возникает впечатление, что все эти воспоминания обрушиваются тебе на голову – такую вдруг боль ты чувствуешь.

Открываю большую коробку со старыми фотографиями и начинаю их перебирать: путешествия, свадьбы, вручения дипломов, дни рождения, ужины, празднования Нового года и Рождества. Вот бы найти изображение какого-то обычного дня. Но ничего похожего здесь нет. И тем не менее в моих воспоминаниях сохранились только дни, когда я вставал, брился, одевался, завтракал, потом отводил