Ничто. Остров и демоны - Кармен Лафорет

Мой дядя провел запершись в своей комнате пять дней (по словам Глории, он ни разу не выходил на улицу). В то утро он впервые за все время появился у нас в квартире, пытливо высматривая своими зоркими глазами, нет ли чего новенького. По углам недоставало мебели, преданной Глорией старьевщику. В просветах шуршали растревоженные тараканы.

— Мою мать обкрадываешь! — заорал Роман.

Немедленно на помощь Глории прибежала бабушка.

— Нет, сынок, нет. Это я продала вещи, вещи-то мои. А они мне не нужны, вот я их и продала. Я вправе ими распоряжаться…

Роман улыбнулся, так несообразно было услышать о каких-то правах от этой несчастной старушки, которая готова была умереть с голоду, если еды в доме не хватало, лишь бы побольше осталось другим, или от холода, лишь бы укрыть малыша вторым одеялом.

После обеда он сел за рояль, и я с галереи увидела его в зале. За его головой струился светлый нимб. Роман повернулся и тоже меня увидел — и тоже радостно мне улыбнулся, вопреки всем своим тягостным раздумьям.

— Слишком ты стала хорошенькой, не до моей музыки тебе теперь, верно? Как и все женщины из нашей семьи, ты бежишь из дому…

Он с силой ударил по клавишам, чтобы и они почувствовали сияющий блеск весны. Глаза у него покраснели, как бывает, если много пьют или не спят несколько ночей подряд. Когда он играл, морщины сеткой покрывали его лицо.

И я убежала от него, как делала это и прежде. На улице я вспомнила его любезность. «Как бы там ни было, — подумала я, — Роман умеет заставить людей вокруг себя жить энергичнее. Он ведь и в самом деле знает, что с ними происходит. Он знает, что сегодня я зачарованная».

Вместе с мыслями о Романе, помимо моей воли, пришли мысли и об Эне. Потому что я, которая так хотела, чтобы эти два существа в конце концов все же не познакомились, теперь уже не могла разъять их в своем воображении.

— Ты знаешь, что Эна приходила к Роману в канун Иванова дня, к вечеру? — спросила Глория, искоса на меня поглядывая. — Сама видела, как она мчалась вниз по лестнице, все равно как Гром потом бежал… Точно так, Андрея, ну, словно не в себе она была… Что ты об этом думаешь? С тех пор она не приходила.

Стараясь здесь, на улице, ничего не слышать, я стала смотреть на верхушки деревьев. Листья уже потемнели, стали густо-зелеными, словно из жести. Пылающее небо разбивалось о них.

Среди солнечного блеска я снова превратилась в восемнадцатилетнюю девочку, которая сейчас будет танцевать со своим первым поклонником. Радостному ожиданию удалось совершенно заглушить отзвуки иных событий.

Понс жил в роскошном особняке в конце улицы Мунтанер. У решетки сада, такого цивилизованного, что цветы пахли воском и — цементом, я увидела вереницу машин. Сердце болезненно заколотилось. Я знала, что через несколько минут должна оказаться в веселом, беззаботном мире. В мире, который вращался на мощном денежном основании; представление о его оптимизме мне дали разговоры моих приятелей. На праздник в большое общество я шла впервые, ведь вечера в доме у Эны, на которых я бывала, носили характер скорее интимный, там занимались поэзией и музыкой.

Вспоминаю мраморный подъезд и его приятную прохладу. Мое смущение при виде швейцара, полумрак холла, украшенного растениями и вазами. Сеньору, густо увешанную драгоценностями, и исходивший от нее аромат, который я почувствовала, пожав ей руку, и неопределенный взгляд, брошенный на мои старые, потрескавшиеся туфли, взгляд, который пересекся с другим взглядом — полным отчаяния взглядом Понса, наблюдавшего за нею.

Дама была высокая, величественная. Говорила она со мною, улыбаясь, улыбка словно навеки застыла у нее на губах. Меня тогда ничего не стоило задеть. И в тот миг я сразу же остро почувствовала, как бедно я одета. Мне стало горько; неумеренно взяв Понса под руку, я вошла с ним в зал.

Там было много народу. В небольшой гостиной, смежной с залом, «взрослые» приятно проводили время, предаваясь еде и веселью. Одна тучная дама до сих пор так и стоит у меня перед глазами. Лицо у нее от смеха побагровело, она подносит ко рту пирожное. Не знаю почему, но этот образ неподвижен, он навеки застыл среди непрестанного движения остальных.

Молодежь тоже ела и пила и перебиралась с места на место. Было много хорошеньких девочек. Понс познакомил меня с четырьмя или пятью, сидевшими вместе; он сказал, что это все его двоюродные сестры. Среди них мне было до того неловко, что впору казалось заплакать: уж очень это чувство не походило на то ощущение ослепительной радости, которого я ожидала. От нетерпения и злости мне и захотелось плакать.

Не отваживаясь ни на шаг отойти от Понса, я вдруг с ужасом почувствовала, что он нервничает под лукавыми взглядами разглядывающих нас девичьих глаз. В конце концов моего друга позвали, и с виноватой улыбкой он оставил меня на минутку со своими двоюродными сестрами и с какими-то двумя незнакомыми мне юношами. Я не знала, что сказать. Было совсем не весело. В белом зеркале мое отражение выглядело до невозможного невзрачно среди веселой пестроты окружавших его летних платьев. Совершенно серьезная среди безудержного веселья, я показалась себе даже, пожалуй, смешной.

Понс исчез из поля моего зрения. А когда зазвучал медленный фокс, я оказалась совсем одна; стояла у окна и глядела, как танцуют другие.

Музыка смолкла, вокруг жужжали разговоры, а за мной так никто и не пришел. Вдруг я услышала голос Итурдиаги и быстро обернулась. Гаспар восседал среди девочек, излагая им какие-то планы и объясняя свои проекты на будущее.

— Сегодня эта скала неприступна, — говорил он, — но я построю фуникулер… Мой замок будет воздвигнут на самой вершине. Я женюсь и буду круглый год жить в этой крепости только с любимой женой… Буду слушать лишь рев ветра, орлиный клекот да раскаты грома…

Итурдиагу перебила очень хорошенькая девчушка, слушавшая его разинув рот:

— Да этого же не может быть, Гаспар…

— Как это не может быть, сеньорита? У меня есть чертежи. Я говорил с архитекторами и инженерами! А ты мне будешь говорить, что этого не может быть?

— Да ведь не может быть, чтобы ты встретил такую женщину, которая согласилась бы жить с тобою там! Правда, Гаспар…

Итурдиага поднял брови и с меланхолической гордостью улыбнулся. Его широкие синие брюки ниспадали на туфли, сияющие как зеркало. Я подумала, не подойти ли мне к нему, потому что чувствовала себя несчастной и жаждала общения, как собачонка… Но в этот миг внимание мое отвлек чей-то голос, отчетливо произнесший его же имя позади меня, и я повернула голову. Окно было раскрыто, оно выходило в сад. Там, на одной из узких, залитых асфальтом дорожек, я увидела двух сеньоров, которые, по-видимому, гуляя, беседовали о делах. Один, огромный и толстый, чем-то напоминал Гаспара. Оживленно разговаривая, они ненадолго задержались неподалеку от окна.

— Но вы понимаете, сколько мы можем заработать на войне в этом случае? Миллионы, миллионы! Это вам, Итурдиага, не детские игрушки!..

Они пошли дальше.

Улыбка тронула мои губы, как будто бы на пылающем закатным огнем небе я и в самом деле увидела этих почтенных мужей (головы их были прикрыты остроконечными магическими колпаками), скачущими верхом на черном призраке войны, который летал тогда над полями Европы…

Мне казалось, что время тянется ужасно медленно. Час, а может, и два простояла я так, одна. Люди входили и выходили, они мелькали у меня перед глазами и доводили до исступления.

Пожалуй, я была несколько рассеянной, когда снова увидела Понса. Раскрасневшийся и счастливый, он пил с двумя девочками, отделенный от меня всем пространством зала. У меня в руках тоже был мой одинокий бокал, и, бессмысленно улыбаясь, я смотрела на него. Простояв все это время одна, я почувствовала себя жалкой и ненужной. Да я ведь и правда никого здесь не знала и совсем растерялась. Словно бы от одного дуновения разлетелся красивый игрушечный замок, который я строила из целой горы картинок. На картинках изображено: Понс покупает мне гвоздики, Понс обещает мне идеальный летний отдых, Понс за руку тащит меня из моего мрачного дома к солнцу, радости и веселью. Мой друг, который так умолял меня прийти, которому удалось растрогать меня своей нежностью, в тот вечер, без сомнения, стыдился меня… Может быть, все испортил тот первый взгляд, который его мать бросила на мои туфли… А может быть, я сама была виновата. И как это я никогда не понимаю, что происходит?

— Ты скучаешь, бедняжка… Невежливый у меня сын! Сейчас я его найду!

Мать Понса, конечно же, наблюдала за мной все это долгое время. Я зло поглядела на нее, уж очень она отличалась от той, которую я себе вообразила. Она подошла к моему другу, и через несколько мгновений он стоял возле меня.

— Прости меня, пожалуйста, Андрея… Потанцуем?

В это время вновь заиграла музыка.