В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945 - Сергей Михеенков

На войне это часто случалось: свои по своим. Я помню, когда мы были в оккупации, произошел такой случай. Летом 1942 года из-под Спас-Деменска на Киров выходили из окружения группы кавалерийского корпуса генерала Белова. Одна из них выходила лесами между Крайчиками и Шиловкой. Это недалеко от моей Дубровки. Из Шиловки немцы стали уходить, не принимая боя. Шли на Дубровку. А из Дубровки их встретили огнем свои же, немцы. И долго шел бой. И те и другие, видимо, были уверены, что бьются с беловцами.

Поредела наша рота. Но оборону немцев мы все же прорвали. Пошли вперед с боями до Западного Буга. Буг форсировали с ходу. Наши самолеты летали над Бугом и пускали ракеты, что означало: противник не остановился, противоположный берег не обороняется. Так шли до самой Вислы. Мы уже молили Бога, чтобы нас остановили. По 70 километров в сутки проходили. Очень были измотаны. Все время – пешком.

Помню, кухня нас догнала перед Бугом. А мы ведь, в азарте, все побросали: и котелки, и даже сидора свои. По неопытности. Повар котел открыл, кашей запахло. Повар: «Подходи, ребята!» А во что накладывать? Тогда мы с другом каски сняли, внутренности из них вынули: «Накладывай!» И нам он наложил каши в каски. Поели, каски помыли, вставили амортизаторы на место – и в колонну. Вперед!

Перед Вислой нас обогнала моторизованная часть. Свежая. Ее вводили для развития удара.

Мы форсировали реку Пилицу. Немцы нас там контратаковали. То все отходили, даже бежали, а вдруг поднялись собранно, правильной цепью, и пошли на нас, пьяные, с руганью. Подошли к нашим окопам близко, на 30–40 шагов. Нас из роты осталось уже человек восемь. Окопы рыть нельзя. Где-то в верховьях они взорвали дамбу, и нас затопило. Мы понаделали «печки» – невысокие брустверы перед собой насыпали. А штаб наш был под берегом. В бинокль оттуда хорошо видно, как нас атаковали. Должно быть, наши командиры посчитали, что нас уже перебили. Ротный, видать, опять хорошенько залил. Штабная группа защищала свою позицию. И лупили из станкача не только по немецкой цепи, но и по нашим «печкам». Вот тут-то нашего старшину разрывной пулей… Мы потом гадали: как же это так, если выходное отверстие в спине, то впереди должно быть входное. А входного нет. Значит, в спину, разрывной. Наши попали. Я помню, один немец забежал вперед, за дерево, вскинул автомат, прицелился в старшину, но я его срезал раньше, чем он успел выстрелить. Старшину мы защищали. Он был наш командир. В атаку водил.

Тут подошли «Фердинанды», начали обстреливать наши позиции. Слава богу, поступил приказ: отойти за Пилицу. Мы отошли. И дня три стояли на другом берегу Пилицы. Отрыли окопы. Ждали смены. Потому что воевать было уже некому. Да и нечем.

– Нас, юго-запад нынешней Калужской области, освободили в начале осени 1943 года, когда началось наступление на Вязьму и Рославль.

Из Мокрого, из райцентра, прибыли офицеры военкомата. Стариков – сразу на фронт. Тут и отец мой ушел. А нас, молодежь, – до особого распоряжения.

Однажды из сельсовета сообщили: «Завтра в полк». За ночь мать испекла мне хлеба и насушила сухарей.

От Мокрого до железнодорожной станции Бетлица – пешком.

23-й учебный полк 18-й стрелковой дивизии стоял между Жилином и Кировом.

Нам выдали винтовки старого образца. Винтовка даже без штыка была выше меня. А когда приказали примкнуть штык, то я стоял в строю как с копьем.

Спустя некоторое время меня перевели в автоматную роту. В батальонах стали формировать автоматные роты, в ротах – взводы. Промышленность начала давать фронту новое стрелковое оружие. Вначале автоматные роты были вооружены двумя-тремя автоматами ППД и десятком винтовок СВТ, которые тоже могли стрелять очередями. Но нам выдали новенькие ППШ. Хороший автомат, надежный. Не хуже немецкого.

И вот в июле 1944 года наш полк был уже под Пинском, в белорусских болотах. Помню, вода кругом, комарье. От Давыд-Городка на Пинск шла всего одна дорога, построенная немцами. Конечно, не немцами, а нашими военнопленными. Все сообщение и подвоз – по каналам, по рукавам, на лодках.

Там, в Пинских болотах, и ранило меня первый раз. Однажды вышли к деревне. Развернулись в цепь. Смотрим, немцы выскакивают из домов. Мы – за ними. Ходу прибавили, побежали, кричим. Началась стрельба. И мы стреляем, и они. Одна из автоматных очередей хлестанула меня по ногам. Немцы стреляли издали, и пули мне достались уже на излете. Пробили обмотки, ботинки.

Врачи потом вытащили их легко. Три или четыре, уже не помню. Метко немец мне влепил.

В свою часть я вернулся уже за Вислой.

– Уже весна стояла. Снег сошел, пригревало. Но для пехоты это время самое паршивое. Везде вода. В землянках, если они не залиты, сыро. По стенкам течет. Стенки обваливаются. Солдат начинает валять малярия.

Однажды, когда мы стояли где-то за Оршей или дальше к границе, к нам в батальон прибыл заместитель начальника оперативного отдела штаба армии. Готовилось наступление. И штабные операторы объезжали и обходили передовую, намечали места прорыва, наносили на карты огневые точки и районы скопления противника. Словом, выполняли свою штабную работу. Я в тот день зачем-то прибыл на НП батальона. Комбат и говорит незнакомому мне майору: «Вот, товарищ майор, лейтенант такой-то, командир взвода второй роты. Взвод занимает оборону как раз по обрезу той самой реки, которая вас интересует». Майор подал руку и говорит: «Не могли бы вы, товарищ лейтенант, проводить меня в расположение своего взвода и ознакомить с обстановкой на месте?»

Вот я его и повел к своей траншее. Только когда выходили из землянки комбата, я попросил знакомого связиста, лейтенанта, чтобы тот на время дал мне свой котелок. Котелка у него своего не оказалось, и он начал спрашивать своих подчиненных: «Котелок! Котелок!» Комбат услышал и погрозил мне кулаком. Взял я котелок, сунул в сидор. Туда же еще одну плащ-палатку.

Идем. Вскоре вышли к передовой. Пошли от НП командира роты к моему взводу. Вначале шли по траншее. Была у нас прорыта основательная, глубокая траншея, отводная, ход сообщения в тыл. Но вскоре идти по траншее стало невозможно. Началась грязь. Но мы идем. Майор, слышу, кряхтит, чертыхается. Сапоги у него хорошие, конечно, жалко таких сапог. Дальше – еще хуже. Вода пошла. И уже идем, едва не зачерпывая в голенища. А рядом, по грядке бруствера, виднеется хорошо натоптанная тропинка. Местность там была песчаная. Песочек на бруствере уже просох. Смотрю, майор косится на эту стежку. Погодя говорит: «А что это у вас тут? Стежка, что ли?» – «Бойцы ходят», – говорю. «А может, – говорит, – и нам пойти по стежке, а не по этой чертовой грязи?» – «Стреляют», – говорю. А правда, время от времени то там, то там слышны выстрелы. «Но если надеть плащ-палатки, то немцы примут нас за простых солдат и мы, пожалуй, пройдем», – говорю я ему. И он сразу понял, зачем я у связистов взял еще одну плащ-палатку. «Давайте, – говорит, – ваш камуфляж. Сами-то сюда шли по стежку?» – «По стежке». Вылезли мы из траншеи. Я майору еще в руки котелок дал. «А это еще зачем?» – «Надо так. Здесь рядом река. Бойцы туда ходят воду набирать». Поворчал оператор, но котелок взял. И прошли мы благополучно. Хотя пули посвистывали. Но прицельно в нас никто не стрелял.