Золотой дикобраз - Мюриел Болтон

Выступление против короля поддержали крестьяне. Когда королевские поборы увеличились во много раз, когда солдаты короля, объезжая крестьянские хозяйства, начали требовать больше, чем обычно, и скота, и зерна, когда за проезд по любой дороге, по любому мосту надо было платить пошлину (причем с каждого мешка зерна, с каждой скотины или птицы, которых крестьянин вез в город на базар), когда все это вошло в норму, возмущенные крестьяне поняли, что единственная цель короля — уморить их голодом.

Горожане и королевские солдаты, пожалуй, лютой ненависти к королю не питали. Солдатам он платил хорошо, и они спускали все свои деньги в городах, где квартировали. Король создал большую армию, предоставив ей значительные привилегии. Торговцам и вообще среднему классу король скорее нравился (о том, чтобы любить короля, не могло быть и речи) — правда, они тоже роптали по поводу налогов на кожу, оконное стекло, пошлин на бороду и длину волос, но как-то выкручивались и жили вполне сносно.

Итак, как король и предполагал, в этой битве не на жизнь, а на смерть, в которую его втянули герцоги и крестьянство, армия и города были его союзниками. Причем каждый в этой войне жаждал полной и окончательной победы.

Людовик очень рассчитывал на успех. Это разрешило бы все его проблемы. Он ждал. Ждал ответа от Папы, ждал весны, а с ней возможного ослабления власти короля. Не оставлял он мечты и о самом благополучном исходе событий — смерти ненавистного короля.

Часто посылал он Анне письма в Тур, Амбуаз или Париж, в общем, в те места, куда перемещался двор. Смысл этих писем был понятен только Анне и никому больше. Где-нибудь в середине письма он обязательно вставлял: «Ты помнишь тот день в Монришаре?» или просто «Ты еще помнишь?». В ответ гонцы привозили ему аккуратные послания Анны, не столь частые и длинные, как его, ибо Анна гонцам не доверяла. Она также знала, что король внимательно следит за ней и Пьером. Его настораживал угрюмый, расстроенный вид Пьера. Но гордая тем, что ей пока удается удержать своего супруга на расстоянии, она неизменно отвечала: «Да, я помню Монришар!» И Людовик, радуясь ее верности, носил эти письма с собой, перечитывая их сотни раз. О Жанне Людовик не вспоминал никогда. В его сознании она вообще человеком не была, а только досадным препятствием. К тому же она была далеко, в Линьере. Де Морнак был поглощен хозяйственными заботами, Мария вместе с Жанной Леду поддерживали порядок в доме, так что Людовик был полностью свободен. Он много ездил верхом и охотился вместе с Жоржем д’Амбуазом, Дюнуа и Эженом. Они играли в карты, танцевали — словом, насколько могли, приятно проводили время, ожидая, когда военные действия приблизятся к их дому.

Четверо друзей производили странное впечатление. Самым старшим и рассудительным из них был Жорж. Склонный к полноте, добродушный молодой человек с серьезными голубыми глазами. Мыслями своими он был обращен к церкви. В будущем желал бы стать Папой. Дюнуа был настоящий солдат, мечтающий о походах, сражениях и маршальском жезле. Он наслаждался каждым моментом, которое дарила ему жизнь. Внешне напоминал породистого коня — крепкий, прямодушный, с прямым, правда, несколько длинноватым, носом и серыми глазами. Больше всего на Людовика походил Эжен. Умный, не лишенный чувства юмора, он был к тому же и хорош собой. Но лучшим другом Людовика все же оставался Дюнуа.

Когда четверо друзей появлялись в Блуа, Мария устраивала в замке большие приемы, развлекала их пикниками и балами. Разумеется, это щедрое гостеприимство требовало денег, и немалых. Де Морнак начал поговаривать о том, чтобы хорошо бы начать пользоваться приданым Жанны. Уже дважды от короля привозили деньги, но Людовик к ним даже не прикоснулся. Однако не на его плечах, а на плечах де Морнака лежала забота о том, чтобы для гостей всегда была изысканная пища, чтобы были сыты и довольны слуги, чтобы было в достатке постельного белья и посуды, музыки и развлечений, а также пищи, одежды и всего остального для тех, кто развлекает. Если начать перечислять сколько чего требовать, то конца не будет.

Мария веселилась вместе со всеми, пока де Морнак не просветил ее насчет финансового положения семьи. Она тут же решила покончить со всеми излишествами, но ей не хотелось разочаровывать Людовика. После того вечера в королевской часовне она считала себя в долгу перед ним. Король гарантировал ей одиннадцать тысяч франков годового дохода, но это была капля в море.

Де Морнак настаивал на разговоре с Людовиком. Они и так уже должны всем, кому только можно. Если Людовик не начнет тратить приданое Жанны, все драгоценности и большинство земель придется заложить.

Разговор наконец состоялся. Стоило только упомянуть о приданом, как улыбка мигом слетела с лица Людовика.

— Нет! — отрезал он. — Я не прикоснусь к этим деньгам. Они мне не принадлежат.

Мария смущенно проговорила:

— Но супруга твоя дала тебе это…

Он резко поднялся с кресла, оттолкнув борзую, которую ласково поглаживал до сих пор.

— У меня нет никакой супруги.

Де Морнак и Мария обменялись взглядами.

Людовик решил, что нужны пояснения.

— Я не считаю себя ее мужем. Я никогда не прикоснусь ни к ней, ни к ее приданому, и когда король умрет, — пусть сгорит в аду душа его, — я отправлю и Жанну и деньги туда, откуда они появились.

Мария вздохнула.

— То есть ты с ней разведешься?

Де Морнак улыбнулся. Слишком уж это было нереально, чтобы герцог смог развестись с принцессой Франции.

— Когда король умрет, я стану регентом. Надеюсь этого дня слишком долго ждать не придется. А регенту, я думаю, это сделать будет не так уж сложно.

Де Морнак перестал улыбаться и с уважением посмотрел на Людовика, как будто впервые его увидел. Для регента это действительно было не сложно. Тем не менее де Морнаку этот план не понравился, ибо ему нужны были деньги, и как можно скорее.

Мария встревожилась.

— Но такие надежды беспочвенны. Кроме неприятностей, ничего тебе все это не принесет. Я понимаю, тебе Жанна не нужна, но хотя бы какую-то пользу из этого ужасного брака извлечь можно? Возьми приданое, и, возможно, король не будет настаивать, чтобы она жила здесь, с нами.

Людовик решительно замотал головой.

— Я никогда не позволю ей появиться здесь. Я не признаю этот брак, и придет день, когда я скажу об этом громко, во весь голос. Все ее приданое должно быть в сохранности, чтобы в любую минуту его можно было вернуть вместе с ней. Если я возьму эти деньги, то тем самым я как бы признаю ее своей женой. Но она мне не жена. У меня нет никакой жены.

— Но, Людовик, — запричитала Мария, — скажи тогда, что нам делать? Нам нужны деньги. Мы кругом в долгу!