Золотой дикобраз - Мюриел Болтон

Мария смотрела на сына. Лицо ее сделалось неподвижным, а глаза расширились настолько, что он весь поместился в них. Людовик уже не мог скрыть страдания во взгляде.

Она сделала движение, чтобы уйти. Ей нужно было сейчас где-нибудь спрятаться, забиться в какую-нибудь щель.

Жалость к матери победила в нем все остальные чувства, и Людовик ринулся к ней. Не глядя в глаза, она попыталась отвести его руки, но он не позволил ей это сделать и начал говорить срывающимся голосом:

— Мама, пожалуйста! Пожалуйста, выслушай меня. Это совсем не то, о чем ты подумала. Я просто вдруг вспомнил о нем, и мне захотелось понять, как он выглядел, насколько я похож на него… и только на минуту какую-то я… засомневался… мне пришло в голову что-то еще… это было помимо моей воли, ведь так много вокруг об этом говорили, хотя я никогда этому не верил! Никогда!

— Я вижу, — прошептала Мария, — вижу, о чем ты подумал.

— Нет. Ни о чем подобном я не думал. Вот я как-то слышал, что земля круглая, то есть имеет форму шара. Мне приходилось об этом думать, но это не значит, что верю в эту чепуху. Да, я думал о тебе и об этих сплетнях, но я никогда ничему этому не верил.

Мария разрыдалась в объятиях сына. Хотя его несчастливая женитьба затмила для нее все остальное, но где-то в глубине, там внутри, все время тлели угольки страдания, они никогда не гасли. Мария плакала, и боль постепенно стихала…

Зима прошла довольно быстро, если не считать долгих дождливых дней в марте. Каждый Божий день с рассветом приоткрывались серые небеса и до самой ночи изливали на землю потоки воды. Что было ночью — никто не хотел знать. Реки превратились в моря, дороги — в реки, а деревья, вызывающе пробуждающиеся от сна, тяжелыми кронами кипели на ветру.

День проходил за днем, Людовик перемещался от одного окна к другому, с надеждой вглядываясь в запотевшее, покрытое капельками дождя оконное стекло. Но на просвет в небе не было ни малейшего намека. Казалось, так будет вечно. Все большие камины в замке нещадно дымили, огонь в них, похоже, боролся с промозглым, сырым, заплесневелым воздухом, а когда внезапный шквал злого ветра со свистом швырял воду в окна, начинало казаться, что весь замок погружается под воду.

Измученный отсутствием физической нагрузки Людовик хватал свой плащ и в поисках свежего воздуха по винтовой лестнице поднимался на башню, что высоко вздымалась над крышами. Там он стоял на самом ветру, запахнув плащ, натянув на голову капюшон, а дождь хлестал его по лицу, и ветер выдувал из его легких застоялый воздух замка. В нем были смешаны едкий смрад свечей, тяжелый прокисший дух сырых каменных полов, которые, казалось, никогда больше не станут сухими, странный запах мокрой собачьей шерсти. Когда конюхи приводили в замок лошадей из конюшен, сюда добавлялся также стойкий аромат лошадиного пота и сырой кожи. Из трапезной пахло жареным мясом, а кухни благоухали ароматами печеного и стирки. Ноздри Людовика трепетали, пытаясь настроиться на ароматы весны. Он мечтал о моменте, когда все двери и окна разом распахнутся, и благодатное дыхание весны ворвется в дом.

Но весна, казалось, еще за далекими, далекими горами.

А случилось все неожиданно, однажды после полудня, когда никто ничего хорошего не ждал. С утра моросило, Людовик, как обычно, был на крыше. Душевное его состояние было таким же пасмурным и тяжелым, как и это серое небо над головой. Уже много недель он не имел от Анны никаких известий. Поэтому был обеспокоен и подавлен. Их план освобождения, если его внимательно рассмотреть при хорошем освещении, оказывался нереальным, а то и вообще смехотворным. Как можно было надеяться в таком важном деле победить могущественного короля. В результате придется положить свою глупую голову на плаху, а одетый в черное палач будет тяжело дышать в его голую шею. У Анны после этого несомненно будут проблемы с отцом. А что будет с матерью и сестрой? Наверное, его план — это мальчишеская глупость, которая всех ведет к катастрофе. Не лучше ли принять все, как есть, и постараться извлечь из своего положения максимальную пользу. Ведь семье так нужны деньги. Может быть, стоит попробовать забыть Анну и распрощаться с надеждами иметь нормальную жену и детей. В конце концов, какая разница…

Он мог принять приданое, что помогло бы Орлеану подняться на ноги, и очень быстро. Он мог бы жить в роскоши, ни в чем себе не отказывая…

Людовик тяжело вздохнул. Да, пожалуй, это было бы самым разумным — поступить именно так. Все равно рано или поздно его вынудят это сделать. Не лучше ли проиграть с достоинством…

Он снова тяжело вздохнул и повернулся, собираясь сойти вниз. Но тут что-то его остановило. Погруженный в свои мрачные мысли, он не заметил, что дождь кончился. Серые облака все еще сновали по небу, готовые к своей будничной работе, но… теперь они были полупрозрачными, и за ними угадывалось смутное сияние. Этот странный серо-зеленый свет проливался на насквозь промокшую землю. Грязь на прокисших полях отражала его, и все было тихо, очень тихо. Вся природа застыла в напряженном ожидании чего-то… И тут где-то далеко тишину нарушили несколько чистых нот — это жаворонок постарался восторженно заявить о себе. Но не это было главным. На западе, низко над горизонтом, туманные облака наконец лопнули, разорвались, и выглянуло солнце. Оно хлынуло оттуда мощным потоком, мигом расплавив зубчатые края облаков, образовав обширное пятно ясного голубого неба. И сразу же свинцово-серые поникшие деревья подернулись серебром, а река и грязные поля по мановению этой же нежной волшебной палочки засветились золотом. Именно в похожие минуты много лет назад отец Людовика написал:

Плащ, сотканный из ветра и дождя,Тяжелый плащ, сырой, холодный,Вмиг сбросила природа и оделасьВ сияющий узорчатый наряд, чтоВышило и подарило солнце…

Людовик, почувствовав на лице одурманивающую теплоту, скинул капюшон. Было слышно, как далеко внизу, под ним, по скользким блестящим камням двора забегали конюхи. Заржали лошади в конюшнях, почуяв запах солнца, запах весны, хрипло залаяли собаки. Захлопали двери и окна, отовсюду послышались восторженные восклицания.

Он глубоко вздохнул — раз, еще раз. Да, да. Именно так. Долой апатию и уныние. Долой! Людовик засмеялся вслух над своей трусливой покорностью, которую он совсем недавно выказывал перед собой. Как же так? Ведь у него только одна-единственная жизнь, и она кое-что для него значит. Он должен собрать все свое мужество, на какое только способен, чтобы не дать негодяю королю выпороть его, как провинившегося ребенка. Сдаваться сейчас, еще до начала сражения? О, нет! Ради всего святого, нет! Он будет биться за Анну и за себя, и если проявит настойчивость и упорство — а он уверен, что проявит, — то победит и спасет и Анну, и себя, и свою семью.