Крепость на дюнах (СИ) - Романов Герман Иванович

— Значит, к вечеру 29-го, то есть послезавтра, штурм неизбежно произойдет?! Послезавтра?

— Так точно, им тянуть смысла нет, если железной дорогой осадные жерла не решат подвезти. Чтобы напрасных потерь в живой силе не нести, но тут проблема — быстро все мосты, что мы тут повзрывали, восстановить невозможно. Пара недель, никак не раньше. Так что на штурм пойдут, им убедительный реванш взять нужно.

— Штаб Балтфлота 29-го, или 30-го, но то крайний срок, обещает корабли в прикрытие выслать — эсминцы из Отряда легких сил контр-адмирала Дрозда, что пока в Риге и Усть-Двинске базируется.

— Ясненько, надеюсь не подведут — а то нас здесь всех положат без всякой пользы. Как рабочие уйдут — пограничники и милиция заводы оцепят — закладку морских мин, как в Гробине проводить будем, чтобы одним подрывом все разрушить. И все заводы, мастерские и порт тоже. Нужно по три-четыре мины под каждый затонувший корабль подвести. Чтобы если надвое не разорвать взрывом, то судно в такое состояние привести, при котором мучения сплошные будут с подъемом и разборкой.

— Сделаем, указания уже даны, и минеры начали работать. Необходимый запас имеется, не все в море вывалили, на гавань много оставили. В последний момент немцам такой «суп с клецками» оставим, чтобы ложку провернуть в нем было нельзя. А Виндаву уже минируют, отряды пехоты на грузовиках и мотоциклисты уже на подходах. Завтра с утра нагрянут, но этой ночью корабли пограничников с моряками снимут с берега. А так все оттуда сегодня вывезли, успели — суда только ушли на Моонзунд.

— Хорошая новость, — Николаев был обрадован — все три береговых батареи удалось демонтировать. Последние транспорты со 130 мм пушками и боезапасом к ним уже в Рижском заливе. Если на переходе не потопит вражеская авиация, то БОБР получит неплохое усиление. Да и саму Виндаву, как и Либаву, немцам долго не придется использовать в качестве передовой базы кригсмарине, вначале тщательное траление провести надобно…

— Товарищ дивизионный комиссар, разрешите обратиться!

Высокий ефрейтор со скрещенными «топориками» на черных петлицах стоял перед Серафимом Петровичем навытяжку, а рядом девушка с выразительной внешностью и синей куртке работников наркомата связи.

— Ефрейтор Зуев, комендантская рота укрепрайона, а это моя невеста Рамуне Краузе, она на почте в Кретинге работала, сирота — дедушка при первом обстреле погиб, 22-го июня. У нее кроме меня никого нет, разрешите, товарищ дивизионный комиссар, нам пожениться!

— Так женитесь, если любите друг друга, я не поп чтобы благословение давать как в старые времена, — Николаев удивленно выгнул бровь, только приехал от Клевенского и вот тебе незадача на ночь грядущую.

— А как без разрешения командира части, товарищ дивизионный комиссар?! Никто ведь бумагу сейчас не выдаст, война.

И такая безысходность прозвучала в голосе парня на последнем слове, что Серафим Петрович мгновенно осознал, что к чему. И хотя хотел прилечь поспать полчаса, но решительно пошел в здание штаба 41-го УРа, махнув рукою. — Следуйте за мной! Пропустить!

Последнее распоряжение относилось к дежурному, что встретил его на входе, и двум караульным, что с нескрываемым интересом прислушивались к внезапному разговору…

— Капитан, у тебя боец жениться надумал! Как ты к этому относишься?! Согласие свое даешь?

— Так война идет, товарищ дивизионный комиссар…

— Война идет, согласен, но человеческие чувства, такие как любовь, на ней о многом говорят.

— О чем, товарищ комиссар?

С некоторой растерянностью спросил командир комендантской роты штаба, и взглянул на совершенно растерявшуюся парочку.

— На ней убивают, согласен, но чувствами человек не должен черстветь! В любви жизнь новая создается, а в войне только ненависть, она неспособна к созиданию, капитан.

— А мне что — раз вы им разрешаете, то пусть женятся. Зуев боец умелый, на Барте сражался в составе выделенного взвода. В стройбате его к младшему сержанту представляли…

— Если боец хороший, и аттестуется на новое звание — то списки на утверждение подавать немедленно. Идет война и каждый день на ней дорог. А вы, Василий Иванович, как к женитьбе относитесь — девушку ведь к вам взяли связисткой на коммутатор?! Она вольнонаемная?

— Нет, приказ на зачисление в состав РККА я подал утром, вы его подписали после полудня, Серафим Петрович. А к женитьбе отношусь положительно — любовь ведь завсегда должна быть, деток им хороших, как немца победим и мирную жизнь обратно вернем.

— Вот теперь вы правильно сказали. Совет им и любовь как говориться. Так что напечатайте разрешение от моего имени — с этой минуты считать вас мужем и женой, с соответствующей сменой фамилии, если Рамуне сочтет это важным по обстоятельству.

— Сочту, так и у нас принято — жена идет в дом к мужу, где все под одной фамилией, товарищ дивизионный комиссар! Спасибо вам…

— Не за что, моя хорошая — жизнь ведь продолжается!

Олая — Рига

Командир 65-го стрелкового корпуса

генерал-майор Дедаев

— Серафим Петрович полностью прав — мы еле успели…

Генерал Дедаев прикусил губу, разглядывая в окуляры бинокля поднимающуюся в небо пыль. С НП 114-го стрелкового полка, что на целые сутки раньше занял позиции, была хорошо видна небольшая латвийская железнодорожная станция с поселком. За которые четверть века тому назад шли жестокие бои между наступавшими германскими войсками и ожесточенно обороняющимися здесь сибирскими и латышскими стрелками. Тогда эта станция называлась Олая или Олава, последнее название употреблялось в честь старинной церкви святого Олафа, что была возведена еще при «псах-рыцарях», что безжалостно прошлись по латышским селениям, «крестя» непокорных язычников «огнем и мечом».

Вот и сейчас история повторялась — занявшие позиции русские солдаты, вместе с латышскими рабочими готовились встретить немцев. Еще вчера вечером, как только Николай Алексеевич вернулся из Риги от командующего фронтом, над позициями пролетел истребитель И-16, с которого пилот сбросил вымпел. В пенале оказалось короткое сообщение — в сорока километрах южнее восстанавливаемых укреплений, замечены идущие к Митаве, бывшей столице герцогства Курляндского, германские моторизованные колонны. Новость не была неожиданной, подспудно Дедаев был к ней готов, единственное, что его обрадовало, так то, что последний эшелон с 56-м полком его дивизии успел проскочить станцию.

Вся ночь прошла в сплошной нервотрепке — части шли «перескоками», грузовики привозили новые роты одну за другой и тут же возвращались за спешно идущими по пыльным дорогам красноармейцами. Успели к утру, когда к Риге прошли флотские зенитно-артиллерийские дивизионы, ушедшие из Либавы. А к полудню к Олаю отошел выдвинутый к Митаве разведбат — его командир прикрывал отход арьергарда 10-й дивизии — неполного стрелкового батальона с танками БТ из 12-го мехкорпуса. Немцы шли осторожно, попадая в засады, боя не принимали. Видимо, выполняли приказ только вести наблюдение за противником, преследовать его по пятам и вовремя предупредить свое командование, если русские перейдут в контрнаступление — хотя такое было совершенно невозможно.

Войска 8-й армии отступали поспешно, в беспорядке, но вот расстройства не наблюдалось. Трактора медленно волокли за собой шестидюймовые гаубицы, которые в царской армии называли мортирами, усталые лошади тянули повозки, пылили башмаками пехотинцы, поправляя обмотки — многие красноармейцы, особенно из стройбатов, сапоги не получили. Бронированные тягачи «Комсомолец» резво тянули за собой сорокапятки — бойцы расчетов располагались на сидениях, грязные от пыли, рискуя свалиться с маленькой гусеничной машины на дорогу. Изредка проползали танки Т-26, облепленные пехотинцами, на многих были видны окровавленные повязки. Кони, машины, люди — все они направлялись к Двине, желая перебраться через реку, вовремя занять отведенные позиции, отдышаться и попытаться на водном рубеже остановить наступающего врага.