Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Я торжественно высвобождаюсь изъ братскихъ и сыновнихъ тисковъ и столь же торжественно провозглашаю:

-- А теперь, милостивые государи, послeдняя сводка съ фронта побeды -Шпигель.

-- Ватикъ, всерьезъ? Честное слово?

-- Ты, Ва, въ самомъ дeлe, не трепли зря нервовъ, -- говоритъ Борисъ.

-- Я совершенно всерьезъ. -- И я разсказываю весь разговоръ съ Якименкой.

Новые тиски, и потомъ Юра тономъ полной непогрeшимости говоритъ:

-- Ну вотъ, я вeдь тебя предупреждалъ. Если совсeмъ плохо, то Шпигель какой-то долженъ же появиться, иначе какъ же...

Увы! со многими бываетъ и иначе...

___

Разговоръ съ Якименкой, точно списанный со страницъ Шехерезады, сразу ликвидировалъ все: и доносъ, и третью часть, и перспективы: или стeнки, или побeга на вeрную гибель, и активистскiя поползновенiя, и большую часть работы въ урчевскомъ бедламe.

Вечерами, вмeсто того, чтобы коптиться въ махорочныхъ туманахъ УРЧ, я сидeлъ въ комнатe Якименки, пилъ чай съ печеньемъ {126} и выслушивалъ Якименковскiя лекцiи о лагерe. Ихъ теоретическая часть, въ сущности, ничeмъ не отличалась отъ того, что мнe въ теплушкe разсказывалъ уголовный коноводъ Михайловъ. На основанiи этихъ сообщенiй я писалъ инструкцiи. Якименко предполагалъ издать ихъ для всего ББК и даже предложить ГУЛАГу. Какъ я узналъ впослeдствiи, онъ такъ и поступилъ. Авторская подпись была, конечно, его. Скромный капиталъ своей корректности и своего печенья Якименко затратилъ не зря. {127}

БАМ (Байкало-Амурская Магистраль)

МАРКОВИЧЪ ПЕРЕКОВЫВАЕТЪ

Шагахъ въ двухстахъ отъ УРЧ стояла старая, склонившаяся на бокъ, бревенчатая избушка. Въ ней помeщалась редакцiя лагерной газеты "Перековка", съ ея редакторомъ Марковичемъ, поэтомъ и единственнымъ штатнымъ сотрудникомъ Трошинымъ, наборщикомъ Мишей и старой разболтанной бостонкой. Когда мнe удавалось вырываться изъ УРЧевскаго бедлама, я нырялъ въ низенькую дверь избушки и отводилъ тамъ свою наболeвшую душу.

Тамъ можно было посидeть полчаса-часъ вдали отъ УРЧевскаго мата, прочесть московскiя газеты и почерпнуть кое-что изъ житейской мудрости Марковича.

О лагерe Марковичъ зналъ все. Это былъ благодушный американизированный еврей изъ довоенной еврейской эмиграцiи въ Америку.

-- Если вы въ вашей жизни не видали настоящаго идiота -- такъ посмотрите, пожалуйста, на меня...

Я смотрeлъ. Но ни въ плюгавой фигуркe Марковича, ни въ его устало-насмeшливыхъ глазахъ не было видно ничего особенно идiотскаго.

-- А вы такой анекдотъ о евреe гермафродитe знаете? Нeтъ? Такъ я вамъ разскажу...

Анекдотъ для печати непригоденъ. Марковичъ же лeтъ семь тому назадъ перебрался сюда изъ Америки: "мнe, видите-ли, кусочекъ соцiалистическаго рая пощупать захотeлось... А? Какъ вамъ это нравится? Ну, не идiотъ?"

Было у него 27.000 долларовъ, собранныхъ на нивe какой-то комиссiонерской дeятельности. Само собою разумeется, что на совeтской границe ему эти доллары обмeняли на совeтскiе рубли -- неизвeстно уже, какiе именно, но, конечно, по паритету -- рубль за 50 центовъ.

-- Ну, вы понимаете, тогда я совсeмъ какъ баранъ былъ. Словомъ -обмeняли, потомъ обложили, потомъ снова обложили такъ, что я пришелъ въ финотдeлъ и спрашиваю: такъ сколько же вы мнe самому оставить собираетесь -я уже не говорю въ долларахъ, а хотя бы въ рубляхъ... Или мнe, можетъ быть, къ своимъ деньгамъ еще и приплачивать придется... Ну -- они меня выгнали вонъ. Короче говоря, у меня уже черезъ полгода ни копeйки не осталось. Чистая работа. Хе, ничего себe шуточки -- 27.000 долларовъ. {128}

Сейчасъ Марковичъ редактировалъ "Перековку". Перековка -- это лагерный терминъ, обозначающiй перевоспитанiе, "перековку" всякаго рода правонарушителей въ честныхъ совeтскихъ гражданъ. Предполагается, что совeтская карательная система построена не на наказанiи, а на перевоспитанiи человeческой психологiи и что вотъ этакiй каторжный лагерный трудъ въ голодe и холодe возбуждаетъ у преступниковъ творческiй энтузiазмъ, пафосъ построенiя безклассоваго соцiалистическаго общества и что, поработавъ вотъ этакимъ способомъ лeтъ шесть-восемь, человeкъ, ежели не подохнетъ, вернется на волю, исполненный трудовымъ рвенiемъ и коммунистическими инстинктами. "Перековка" въ кавычкахъ была призвана славословить перековку безъ кавычекъ.

Нужно отдать справедливость -- "Перековка", даже и по совeтскимъ масштабамъ, была потрясающе паршивымъ листкомъ. Ея содержанiе сводилось къ двумъ моментамъ: энтузiазмъ и доносы. Энтузiазмъ испущалъ самъ Марковичъ, для доносовъ существовала сeть "лагкоровъ" -- лагерныхъ корреспондентовъ, которая вынюхивала всякiе позорящiе факты насчетъ недовыработки нормъ, полового сожительства, контръ-революцiонныхъ разговоровъ, выпивокъ, соблюденiя религiозныхъ обрядовъ, отказовъ отъ работы и прочихъ грeховъ лагерной жизни.

-- Вы знаете, Иванъ Лукьяновичъ, -- говоритъ Марковичъ, задумчиво взирая на свое творенiе, -- вы меня извините за выраженiе, но такой газеты въ приличной странe и въ уборную не повeсятъ.

-- Такъ бросьте ее къ чорту!

-- Хе, а что я безъ нея буду дeлать? Надо же мнe свой срокъ отрабатывать. Разъ уже я попалъ въ соцiалистическiй рай, такъ нужно быть соцiалистическимъ святымъ. Здeсь же вамъ не Америка. Это я уже знаю -- за эту науку я заплатилъ тысячъ тридцать долларовъ и пять лeтъ каторги... И еще пять лeтъ осталось сидeть... Почему я долженъ быть лучше Горькаго?.. Скажите, кстати -- вотъ вы недавно съ воли -- ну что такое Горькiй? Вeдь это же писатель?

-- Писатель, -- подтверждаю я.

-- Это же все-таки не какая-нибудь совсeмъ сволочь... Ну, я понимаю, -я. Такъ я вeдь на каторгe. Что я сдeлаю? И, вы знаете, возьмите медгорскую "Перековку" (центральное изданiе -- въ Медгорe) -- такъ она, ей Богу, еще хуже моей. Ну, конечно, и я уже не краснeю, но все-таки я стараюсь, чтобы моя "Перековка", ну... не очень ужъ сильно воняла... Какiе-нибудь тамъ доносы -- если очень вредные -- такъ я ихъ не пускаю, ну, и все такое... Такъ я -- каторжникъ. А Горькiй? Въ чемъ дeло съ Горькимъ? Что -- у него денегъ нeтъ? Или онъ на каторгe сидитъ? Онъ же -- старый человeкъ, зачeмъ ему въ проститутки идти?

-- Можно допустить, что онъ вeритъ во все, что пишетъ... Вотъ вы вeдь вeрили, когда сюда eхали.

-- Ну, это вы оставьте. Я вeрилъ ровно два дня. {129}

-- Да... Вы вeрили, пока у васъ не отняли денегъ. Горькiй не вeрилъ, пока ему не дали денегъ... Деньги опредeляютъ бытiе, а бытiе опредeляетъ сознанiе... -- иронизирую я.

-- Гмъ, такъ вы думаете -- деньги? Слава? Реклама? Не знаю. Только, вы знаете, когда я началъ редактировать эту "Перековку", такъ мнe сначала было стыдно по лагерю ходить. Потомъ -- ничего, привыкъ. А за Горькаго, такъ мнe до сихъ поръ стыдно.

-- Не вамъ одному...

Въ комнатушку Марковича, въ которой стояла даже кровать -- неслыханная роскошь въ лагерe, -- удиралъ изъ УРЧ Юра, забeгалъ съ Погры Борисъ. Затапливали печку. Мы съ Марковичемъ сворачивали по грандiозной собачьей ножкe, гасили свeтъ, чтобы со двора даже черезъ заклеенныя бумагой окна ничего не было видно, усаживались "у камина" и "отводили душу".

-- А вы говорите -- лагерь, -- начиналъ Марковичъ, пуская въ печку клубъ махорочнаго дыма. -- А кто въ Москвe имeетъ такую жилплощадь, какъ я въ лагерe? Я васъ спрашиваю -- кто? Ну, Сталинъ, ну, еще тысяча человeкъ. Я имeю отдeльную комнату, я имeю хорошiй обeдъ -- ну, конечно, по блату, но имeю. А что вы думаете -- если мнe завтра нужны новые штаны, такъ я штановъ не получу? Я ихъ получу: не можетъ же совeтское печатное слово ходить безъ штановъ... И потомъ -- вы меня слушайте, товарищи, я ей-Богу, сталъ умный -знаете, что въ лагерe совсeмъ-таки хорошо? Знаете? Нeтъ? Такъ я вамъ скажу: это ГПУ.

Марковичъ обвелъ насъ побeдоноснымъ взглядомъ.

-- Вы не смeйтесь.... Вотъ вы сидите въ Москвe и у васъ: начальство -разъ, профсоюзъ -- два, комячейка -- три, домкомъ -- четыре, жилкоопъ -пять, ГПУ -- и шесть, и семь, и восемь. Скажите, пожалуйста, что вы -- живой человeкъ или вы протоплазма? А если вы живой человeкъ -- такъ какъ вы можете разорваться на десять частей? Начальство требуетъ одно, профсоюзъ требуетъ другое, домкомъ же вамъ вообще жить не даетъ. ГПУ ничего не требуетъ и ничего не говоритъ, и ничего вы о немъ не знаете. Потомъ разъ -- и летитъ Иванъ Лукьяновичъ... вы сами знаете -- куда. Теперь возьмите въ лагерe. Ильиныхъ -- начальникъ отдeленiя. Онъ -- мое начальство, онъ мой профсоюзъ, онъ -- мое ГПУ, онъ мой царь, онъ мой Богъ. Онъ можетъ со мною сдeлать все, что захочетъ. Ну, конечно, хорошенькой женщины и онъ изъ меня сдeлать не можетъ. Но, скажемъ, онъ изъ меня можетъ сдeлать не мужчину: вотъ посидите вы съ годикъ на Лeсной Рeчкe, такъ я посмотрю, что и съ такого бугая, какъ вы, останутся... Но, спрашивается, зачeмъ Ильиныхъ гноить меня на Лeсной Рeчкe или меня разстрeливать? Я знаю, что ему отъ меня нужно. Ему нуженъ энтузiазмъ -- на тебe энтузiазмъ. Вотъ постойте, я вамъ прочту...

Марковичъ поворачивается и извлекаетъ откуда-то изъ-за спины, со стола, клочекъ бумаги съ отпечатаннымъ на немъ заголовкомъ: {130}

-- Вотъ, слушайте: "огненнымъ энтузiазмомъ ударники Бeлморстроя поджигаютъ большевистскiе темпы Подпорожья". Что? Плохо?