Рабыня Малуша и другие истории - Борис Кокушкин

Возле одной из сосен Вало остановился и показал на рваные царапины на коре:

– Большой, однако… Недавно тут был.

– Как ты узнал? – поинтересовался Федот.

– Смола не успела затвердеть…

Неожиданно далеко впереди заливисто залаял Каро.

Федот рванулся было вперед на собачий брех, но тунгус остановил его:

– Не надо торопись. Сила надо беречь. Каро не отпустит его.

Через некоторое время они увидели в малиннике ревущего зверя и верткого пса, все время стремящегося зайти к медведю сзади. Медведь крутился на одном месте, перемяв все кусты малины, стараясь ухватить зловредного пса своей когтистой лапой.

Вало передал ружье Федоту, наказав стрелять только в крайнем случае. Парень сжал оружие левой рукой, а правой удобно взялся за топорище.

– Отойди в сторону, – приказал ему Вало, внимательно следя за зверем.

Зверь увидел людей и на минуту отвлекся. Этого момента хватило, чтобы Каро укусил его за заднюю лапу и мгновенно отскочил. Медведь резко крутнулся, но теперь ему нужно было следить и за Вало, и за собакой.

Ухватив покрепче рогатину, Вало стал медленно приближаться к медведю. В тот момент, когда тот отвлекся на собаку, Вало прыжком приблизился к нему и ткнул его рогатиной в бок, после чего так же стремительно отскочил.

Медведь собрался было броситься на человека, но Каро снова хватнул его за самое болезненное у всякого мужика место. Мишка рявкнул на весь лес и на мгновение отвернулся от человека, чем и воспользовался Вало, снова ткнув его рогатиной в бок.

Вало медленно отступал к большой сосне и, подойдя к ней вплотную, одновременно следя за зверем, плотно воткнул обух рогатины между корнями.

Умница Каро сейчас же оставил зверя, но отошел недалеко, внимательно следя за ним. Настало время очной ставки таежного хозяина и человека.

Медведь встал на задние лапы и стал наваливаться на врага с тем, чтобы разорвать, смять, убить того, кто осмелился побеспокоить его. В тот момент, когда он начал склоняться вперед, Вало резко нагнул рогатину, целясь тому в грудь между передними лапами.

Казалось, медведь вот-вот достанет человека, склонившегося к земле. Он наклонялся все ниже и ниже и тем самым все плотнее насаживая себя на проклятое железо, вонзавшееся ему в грудь. Он махал лапами и что есть силы старался достать своими огромными когтями эту мелюзгу…

– Бей! – закричал Вал о Федоту.

Федот, стоявший за той же сосной, сначала испугался, – он впервые видел оскаленную морду огромного хищника так близко. Но боязнь за Вало, своего спасителя, переборола страх, и он, размахнувшись, со всей силы рубанул медведя по черепу.

Тот как-то удивленно глянул на еще одного врага, рыкнул в последний раз и стал медленно заваливаться на бок. Подскочивший тут же Каро начал было с остервенением рвать тушу, но Вало прикрикнул на него, и пес послушно отошел, но стоял рядом, скаля зубы на недавнего врага.

– Зачем шкуру портил? – набросился Вало на Федота.

– Ты же сам кричал: «Бей!» – я и…

– Острым зачем бил? Шкуру рубил, испортил.

– Дак ты же не говорил, как надо было. Обухом, что ли?

– Обухом, обухом, – проворчал уже мягче Вало. Возбуждение прошло, и он уже жалел, что накричал на напарника, – тот впервые в жизни так близко столкнулся с разъяренным зверем.

– Молодеса, не убежал, – уже совссем спокойно проговорил он, похлопав Федота по плечу.

Прошло еще несколько дней. Федот уже немного освоился с таежным бытом и как мог помогал Вало. Но однажды тот удивил своего помощника:

– Почему не спишь с Кульдука? Ей ребенка нада. Давно пора.

Федот растерялся:

– У меня жена дома, – растерянно пробормотал он.

– Дома нету, здеся есть дома. У каждого человека рядом должна быть жена.

– Мы венчаны, как же, грех великий…

– Поп не велел? Где он, поп? Где твой Бог? Ты видел его здеся? Медведя видел, соболя видел, лису видел, поп нет!

– Да, но… – затянул было Федот, но так и не нашелся, что сказать.

Но с этого времени он стал по-иному смотреть на Кульдуку, все чаще замечая ее манящий взгляд.

И однажды случилось то, что непременно должно было случиться между двумя молодыми и одинокими людьми противоположного пола. Первое время Федот стеснялся родителей Кульдуки, но, видя, как они и девушка повеселели, стал чувствовать себя более свободно и раскованно.

Однажды весной, когда солнце окончательно растопило сугробы даже в распадках и повылезала свежая трава, Федот решил навестить Авдея, ощущая к нему благодарность за спасение. Он уже достаточно хорошо ориентировался в тайге и собирался пойти один, но Кульдука и ее родители настояли на том, чтобы девушка пошла вместе с ним. Кульдука хорошо разбиралась в лечебных травах, а старик был слишком стар и помощь ему могла понадобиться.

Еще издали на подходе к избушке они почувствовали какую-то запущенность у дома, – возле двери бурно поднимались сорняки, еловые лапы с крыши сползли, обнажив криво положенные доски…

Старик был еще жив, но силы, кажется, покидали его. Оказалось, что он уже три дня ничего не ел и почти не пил, – подняться не было сил.

Федот по приказу Кульдуки принялся быстро растапливать печурку и кипятить воду, а девушка тем временем с ложечки поила старика. Когда к котелке сварился принесенный Федотом и Кульдукой рябчик, Авдея попоили бульоном. Это придало ему сил, и он, глядя на молодых, тихо спросил:

– Вижу, живете, как муж и жена…

Кульдука прижалась к Федоту, а тот опустил глаза, не смея взглянуть на старика.

– Да ты не смущайся, – проговорил он Федоту. – Недаром в Писании сказано: «Плодитесь и размножайтесь».

Благодаря усилиям Федота и в особенности Кульдуки, дед даже слегка порозовел и смотрел уже не таким опустошенным взглядом, как вначале.

Утром следующего дня, едва поднявшись, Кульдука первым делом подошла к старику и замерла…

– Что? – встревоженно спросил Федот.

Та, ни слова не говоря, укрыла лицо старика медвежьей полостью, служившей деду одеялом.

Похоронили Авдея рядом с могилкой любимой его Марфиньки, украсив могилки таежными цветами.

– Может быть, останемся здесь жить, в дедовой избушке? – спросил Федот невенчанную жену.

– Вот рожу ребеночка, тогда и переедем, – ответила она, поглаживая уже хорошо пополневший живот…

Последний федави

Ныне, в год одна тысяча двести двадцать четвертый от Рождества Христова, когда минуло двадцать пять лет со времени событий, о которых я хочу поведать потомкам, пришло радостное известие, что в своем логове умер свирепый зверь, более тридцати лет наводивший ужас на весь Восток. Мусульмане называли его демоном во плоти, а его слуг «стрелами шайтана». Хасан ас-Саббах сгинул в преисподней!

Обманутые юноши, называемые федави (или фидаины) становились послушным оружием в руках коварного Старца. Повиновение их доходило до полного самоотречения. Пренебрегая усталостью, опасностями и пытками, они с радостью отдавали во имя шейха даже жизнь, если тот поручал им исполнить очередной смертный приговор.

Загоршино – село среднее, по меркам наших мест, всего-то дворов сорок, и принадлежало оно князю Даниле Шкуряту, человеку незлобливому, но хозяйственному. Нам неплохо под ним жилось, – и скотина какая-никакая у каждого водилась, и избы справные, да и народ здоровый подобрался, трудолюбивый. И подати вовремя платили, и себя не забывали.

Нет, грех было жаловаться на князюшку. Бывало, сам по избам пройдет вместе с княгинюшкой в праздник великий и уж непременно расспросит о нуждах, позволит лишнего соломы оставить, чтобы крышу подновить, а княгиня непременно ребятишек одарит – кого пряником мятным, кого коржиком. Хоть и невелик подарок, а детям в радость и родителям в удовольствие.

Одну только хату, стоявшую поодаль от других, почти у самой опушки леса, княгиня не решалась посещать. Она с ребятенками да с прислугой возвращалась в княжий терем, а князь один шел туда, но обычно задерживался недолго и возвращался домой.

Я-то, помнится, еще ребятенком был. Тятя рассказывал, что там живет пришлый откуда-то издалека, ну, князь и принял его под свою руку. Это был человек не нашей породы – смуглый, чернявый, и глаза смотрят так, что невольно оторопь берет. Сам по себе высокий, стройный, нос горбинкой. Он слегка прихрамывал на правую ногу, но ходил без батога. Говорил, коверкая наши слова, но со временем обвык и вроде как научился балакать довольно свободно. Правда, на разговор его вызвать было невозможно, да и мужики наши не особенно к нему благоволили – побаивались. Чувствовались в нем какая-то скрытая силища и затаенная угрюмость.

Как бы то ни было, люди постепенно привыкли к его бирючьему виду, – ну, живет, никому не мешает, да и Бог с ним! Хату себе выстроил с позволения князя, обитал в ней в одиночестве, только летом к нему водили княжеских отпрысков в сопровождении ратника Ефимия. Поговаривали, что он их какому-то особенному воинскому искусству обучает. Не знаю, правда это или нет, врать не стану.