Делириум - Лорен Оливер

— Это больно? Я имею в виду — процедура. Сестра говорит, что это они там так накачивают обезболивающим, что ничего не чувствуешь. А моя кузина Марсия, наоборот, говорит, что это жутко больно, даже больнее, чем рожать, а она своего второго рожала пятнадцать часов…

Я замолкаю, начинаю краснеть и мысленно проклинаю себя за то, что свернула разговор на эту тему. Жаль, что нельзя вернуться во времени назад, на вчерашнюю вечеринку, когда в голове у меня было пусто. Такое впечатление, что я тогда сдерживалась на случай словесного поноса.

Алекс собирается что-то сказать, и я почти кричу:

— Вообще-то я не боюсь. Скоро я пройду процедуру. Через шестьдесят дней. Глупо, да? Глупо, что я считаю дни? Но я просто не могу дождаться.

— Лина.

Алекс произносит мое имя громко и настойчиво, и это наконец меня останавливает. Он поворачивается ко мне, и мы оказываемся лицом к лицу. Начинается прилив — мои ноги скользят по дну, вода уже доходит мне до шеи.

— Послушай, я не тот… не тот, кто ты думаешь.

Я с трудом стою на ногах, течение внезапно начинает тянуть меня за собой. Так всегда и бывает. Отлив медленно уводит воду от берега, а прилив стремительно возвращает обратно.

— О чем ты?

Алекс пристально смотрит мне в лицо, глаза у него золотисто-янтарные, как у дикого зверя, и мне, сама не знаю почему, снова становится страшно.

— Меня не исцеляли, — говорит он.

Я закрываю глаза и представляю, что ослышалась, что приняла плеск волн за голос Алекса. Но когда я открываю глаза, он по-прежнему смотрит на меня, и в глазах его вина и еще что-то… может быть, печаль? И я понимаю, что все расслышала правильно.

— Я не прошел через процедуру, — говорит Алекс.

— Ты хочешь сказать, что процедура на тебя не подействовала? — Я ощущаю покалывание по всему телу, оно начинает неметь, и я наконец осознаю, какая вода холодная. — Ты прошел через процедуру, но она не подействовала? Как с моей мамой?

— Нет, Лина. Я… — Алекс отводит глаза и тихо говорит: — Я не знаю, как тебе объяснить.

Теперь уже я вся от кончиков пальцев до корней волос как будто покрылась коркой льда. В голове мелькают разрозненные картинки, как кадры в смонтированном наобум фильме. Алекс на галерее, его шевелюра похожа на венок из осенних листьев; Алекс поворачивает голову и показывает аккуратный шрам-треугольник под левым ухом; Алекс протягивает мне руку и говорит, что он неопасен, что не причинит мне вреда.

И снова слова льются из меня сплошным потоком, но я их не слышу, я вообще ничего не чувствую.

— Процедура не подействовала, а ты соврал, что подействовала. Соврал, чтобы продолжить учебу, получить работу, чтобы тебе подобрали пару и вообще. Но на самом деле… ты все еще… ты можешь быть…

Я не могу заставить себя произнести это слово. «Заражен». «Неисцеленный». «Больной». Мне кажется, что, если я это скажу, я сама заражусь.

— Нет.

Алекс говорит это так громко, что я пугаюсь и делаю шаг назад. Тенниски скользят по песчаному дну, и я чуть не ухожу под воду, но, когда Алекс делает движение в мою сторону, чтобы помочь, я отшатываюсь еще дальше. Лицо Алекса становится жестким, видно, что он принял решение.

— Говорю тебе — я неисцеленный. Мне никогда не подбирали пару, ничего такого. Я даже через эвалуацию не проходил.

— Это невозможно, — сдавленным голосом говорю я.

Небо кружится у меня над головой, синие, розовые, багровые краски смешиваются, и кажется, что оно начинает кровоточить.

— Это невозможно. У тебя же эти шрамы.

— Просто шрамы, — поправляет меня Алекс уже не таким жестким голосом. — Не эти, а просто шрамы. — Он поворачивает голову и демонстрирует свою шею. — Три крохотных шрама, перевернутый треугольник. Очень легко сделать самому. Скальпелем, перочинным ножиком, чем угодно.

Я снова закрываю глаза. Волны набухают вокруг, поднимают и опускают, и начинает казаться, что меня вот-вот вырвет прямо в воду. Я с трудом подавляю тошноту и стараюсь удержать осознание, которое стучит у меня в голове, осознание того, что иду ко дну. Я открываю глаза и спрашиваю каркающим голосом:

— Как?

— Ты должна понять меня. Лина, я тебе доверяю. Ты понимаешь? — Алекс смотрит на меня так пристально, что я физически чувствую его взгляд, не выдерживаю и отвожу глаза. — Я не хотел… я не хотел тебя обманывать.

— Как? — уже громче повторяю я.

Слово «обман» занозой засело в моем мозгу.

«Без обмана не избежать эвалуации, без обмана невозможно избежать процедуры. Без обмана не обойтись».

Алекс молчит, и я думаю, что он струсил и решил больше ничего мне не говорить. Я почти хочу, чтобы он так решил. Я отчаянно хочу отмотать время назад, вернуться к тому моменту, когда он произнес мое имя таким удивительным голосом, вернуть ощущение триумфа, которое я испытала, когда первой коснулась буйка. Мы наперегонки побежим к берегу. Завтра мы встретимся в доках и будем выпрашивать у рыбаков свежих крабов.

Но Алекс продолжает.

— Я не отсюда, — говорит он. — Я хочу сказать, что я не из Портленда. Не совсем.

Он говорит с интонацией, которой пользуются люди, когда хотят сообщить тебе что-то страшное. Мягко, даже по-доброму, как будто страшные новости будут восприняты иначе, если их сообщать успокаивающим голосом.

«Мне так жаль, Лина, но у твоей мамы были проблемы».

Как будто за этой интонацией можно спрятать жестокость.

— Откуда ты? — спрашиваю я, а сама уже знаю ответ.

Такое знание убивает, опустошает, но какая-то маленькая часть меня надеется, что, если Алекс не произнес вслух, это не так.

Он продолжает не отрываясь смотреть мне в глаза и одновременно кивает назад, в сторону границы, за мост, в сторону полосы постоянно движущихся веток деревьев, листвы, лиан…

— Оттуда, — говорит Алекс.

Или это мне кажется, потому что губы его почти не шевелятся. Но все и так понятно.

— Заразный, — говорю я, и это слово, как наждачная бумага, скребет по моей гортани. — Ты — заразный.

Я даю Алексу последний шанс сказать, что это не так.

Но он только морщится и говорит:

— Ненавижу это слово.

И тут я понимаю кое-что еще: в детстве тетя не случайно смеялась надо мной из-за того, что я верю в заразных. Когда я заводила о них разговор, она только головой качала и даже не отрывала глаз от вязания. «Ты, наверное, и в вампиров с оборотнями веришь?» — говорила она, а спицы продолжали монотонно звякать друг о друга.

Вампиры, оборотни, заразные — существа, способные вцепиться в тебя зубами и разорвать на куски. Существа, несущие смерть.

Я так пугаюсь, что страх, как пресс, начинает давить мне на желудок и дальше на мочевой пузырь, и в этот жуткий, идиотский момент я уверена, что вот-вот описаюсь. На Литтл-Диамонд-айленде загорается маяк, и на темной воде появляется широкая полоса света. Я боюсь, что этот похожий на обличающий перст луч укажет на меня, а потом прилетят правительственные вертолеты, и я услышу усиленные мегафоном крики регуляторов: «Запрещенные действия! Запрещенные действия!» До берега так далеко, что я даже не представляю, как мы смогли преодолеть такое расстояние. Руки наливаются тяжестью и становятся непослушными, я думаю о маме, представляю, как ее куртка постепенно наполнялась водой.