Делириум - Лорен Оливер

— Я выиграла, — выдыхаю я.

— Ты жульничала.

Алекс делает еще два шага и падает спиной на натянутый между буйками трос. Он откидывается назад и смотрит на небо, футболка его намокла, с ресниц на щеки стекают капли воды.

— Если нет правил, — говорю я, — значит, и жульничать нельзя.

Алекс поворачивается ко мне и улыбается.

— Ну, тогда я просто тебе поддался.

— Ага, как же! Ты просто не умеешь проигрывать.

— У меня опыта маловато.

И снова эта уверенность в себе, эта легкость и эта улыбка. Но сегодня меня ничего не раздражает. Сегодня у меня такое чувство, будто эти качества Алекса передаются и мне, и если я пробуду с ним дольше, то уже никогда не буду неловкой, пугливой и неуверенной в себе девчонкой.

— Как скажешь.

Я закатываю глаза и обнимаю одной рукой буек рядом с Алексом. Меня радует все, все доставляет удовольствие: вода, которая с шипением обтекает меня, непривычное ощущение от плавания в одежде, то, как липнет к телу футболка и тенниски к босым ногам. Скоро отлив закончится и вода начнет прибывать. И тогда нам предстоит долгий и тяжелый заплыв к берегу.

Но мне все равно. Мне все нипочем — меня абсолютно не волнует, как я объясню тете, почему пришла домой в мокрой одежде, почему к спине прилипли водоросли, а волосы пахнут солью. Меня не волнует, сколько осталось до комендантского часа или даже почему Алекс так хорошо ко мне относится. Я просто счастлива — это такое незамутненное, искрящееся чувство. Залив за буйками становится темно-фиолетовым, на волнах появляются белые барашки. За буйки заплывать запрещено законом, там острова с наблюдательными вышками, а за островами — открытый океан, океан, за которым лежат неконтролируемые земли, охваченные болезнью и ужасом. Но сейчас я думаю о том, как здорово было бы нырнуть под трос и поплыть в океан.

Слева от нас виден белый силуэт лабораторного комплекса, за ним смутно вырисовывается Старый порт с похожими на гигантскую деревянную сороконожку доками. Справа — Тьюки-бридж, по нему и дальше, вдоль границы, выстроилась длинная цепочка сторожевых будок. Алекс перехватывает мой взгляд.

— Правда, красиво?

Мост весь в серо-зеленых пятнах, черных потеках и водорослях, водоросли растут по косой, и кажется, что мост кренится от ветра.

— Тебе не кажется, что он прогнил? — Я морщу нос. — Моя сестра все время говорит, что когда-нибудь он обвалится, просто возьмет и рухнет в океан.

Алекс смеется.

— Я не про мост, — он кивает чуть в сторону от моста. — Я о том, что за мостом. — Тут он на мгновение запинается и продолжает: — О Дикой местности.

За мостом Тьюки-бридж северная граница идет вдоль дальнего берега Глухой бухты. Пока мы стоим в воде у буйков, небо начинает темнеть, и в сторожевых будках один за другим загораются огни — знак того, что скоро надо будет идти домой. Вода начинает прибывать и уже закручивается вокруг меня маленькими водоворотами, но я все равно не могу заставить себя оторваться от буйка. За мостом синхронно, как беспрестанно видоизменяющаяся стена, раскачиваются густые леса Дикой местности, они образуют широкий клин, который направлен в сторону Глухой бухты и разделяет Портленд и Ярмут. Оттуда, где стоим мы с Алексом, видна лишь маленькая его часть — ни огней, ни лодок, ни домов, только загадочная непроницаемая темнота. Но я знаю, что Дикая местность тянется на мили и мили в глубь материка через всю страну и, как монстр, окружает своими щупальцами цивилизованные территории.

Может быть, виной тому наш забег к буйкам, может, моя победа или то, что Алекс не стал критиковать мою семью, когда я рассказала ему о маме, но сейчас мне так хорошо, я так счастлива, что мне хочется рассказать что-нибудь Алексу или спросить его о чем-нибудь.

— Можно, я скажу тебе что-то по секрету? — спрашиваю я.

Ответ мне на самом деле не нужен, и от сознания этого у меня голова идет кругом, я совсем не чувствую страха.

— Я много об этом думала. О Дикой местности, о том, какая она… и о заразных, существуют они на самом деле или нет… — Боковым зрением я вижу, что Алекс вздрогнул, и поэтому продолжаю: — Я думала… то есть я воображала, будто мама не умерла, понимаешь? Будто бы она сбежала в Дикую местность. Понятно, это ничем не лучше. Наверное, мне просто не хотелось, чтобы она исчезла навсегда. Мне становилось легче, когда я представляла, что она живет где-то, поет…

У меня не хватает слов, удивительно, до чего хорошо мне с Алексом. И я ему за это благодарна.

— А ты?

— Что я?

Алекс смотрит на меня как-то странно, как будто я его обидела, но это глупо.

— Ты, когда был маленьким, думал о Дикой местности? Ну, просто так, как будто играешь?

Алекс бросает на меня косой взгляд и кривится.

— Да, конечно. Много раз. — Он протягивает руку в мою сторону и хлопает ладонью по буйку. — Никаких буйков. Никаких стен. Никто за тобой не наблюдает. Свобода и простор, куда ни посмотри. Я до сих пор об этом думаю.

Я удивленно таращусь на Алекса. Сейчас уже никто не пользуется такими словами — «свобода», «простор». Это устаревшие слова.

— До сих пор? Даже после этого?

Непреднамеренно, даже не думая о том, что делаю, я слегка касаюсь шрама на шее Алекса.

Он шарахается от меня как ошпаренный, и я поскорее убираю руку.

— Лина… — У Алекса какой-то странный голос, как будто мое имя неприятное на вкус.

Я знаю, мне не следовало дотрагиваться до него. Есть границы, которые я не имею права преступать, и он должен напомнить мне об этом, о том, что значит быть неисцеленной. Мне кажется, если он начнет читать мне мораль, я умру от унижения, и, чтобы как-то замаскировать свое волнение, начинаю болтать без умолку:

— Большинство исцеленных не думает о таких вещах. Кэрол, моя тетя, всегда говорит, что это пустая трата времени. Она говорит, что там нет никого, только дикие звери и всякие пресмыкающиеся, что все разговоры о заразных — выдумки, детские фантазии. Она говорит, что верить в заразных — это все равно что верить в оборотней или вампиров. Помнишь, раньше люди говорили, что там водятся вампиры?

Алекс улыбается, но сейчас его улыбка больше похожа на недовольную гримасу.

— Лина, я должен тебе кое-что сказать.

Голос Алекса звучит настойчивее, но что-то в его интонации пугает меня, и я не даю ему заговорить. Теперь уже я не могу остановиться.

— Это больно? Я имею в виду — процедура. Сестра говорит, что это они там так накачивают обезболивающим, что ничего не чувствуешь. А моя кузина Марсия, наоборот, говорит, что это жутко больно, даже больнее, чем рожать, а она своего второго рожала пятнадцать часов…