Что движет Россией - Морис Бэринг

Я привожу здесь эту формулировку, поскольку она как правило не знакома протестантам-англичанам, которые обычно путают непорочное зачатие с боговоплощением, и я знаю случаи, когда они упорно отстаивали эту ошибочную точку зрения даже перед лицом доказательств.

Данная доктрина, хотя и не признается Восточной церковью в теории, на практике является частью их вероучения — то есть православные неизменно называют Богородицу Святой непорочной девой.

Наконец, Православная церковь отвергает догмат о непогрешимости Папы Римского. На деле это единственное по-настоящему важное разногласие между двумя Церквями, как в религиозном, так и в политическом смысле, поскольку оно включает в себя все остальные возможные разногласия, и из него вытекают различия в организации и политическом положении двух Церквей.

Для католиков дверь для уточнения догматов всегда открыта: принимая на веру полноту и окончательность откровения апостолам, они признают постоянную возможность развития Откровения в символах веры, в связи с возникающими ересями или в качестве более полного раскрытия догматов.

Православные, со своей стороны, считают, что время для развития догматов уже закончилось, окончательно и навсегда. Они убеждены, что на первых семи Вселенских соборах, состоявшихся до раскола, были приняты решения, содержавшие полное, окончательное и непреложное определение самой Церкви и догматов христианской веры, и добавлять к ним ничего нельзя. Православные считают первые семь Вселенских соборов непогрешимыми в определении догм, точно так же, как католики считают непогрешимым Папу в его роли верховного пастыря Церкви, когда он с амвона определяет божественную истину или трактует христианское учение о вере и нравственности. Православные не согласны с тем, что Папа является главой всей Церкви. В русских и греческих катехизисах у Церкви нет иного главы, кроме Господа нашего Иисуса Христа, — в этом они совпадают с католическим катехизисом — и ни один священнослужитель не представляет его на Земле. Православные рассматривают Папу как Патриарха Запада, и законного первого по старшинству патриарха (первого среди равных), но отрицают его главенство над всеми христианами.

И поскольку первые семь Соборов оставили некоторые вопросы нерешенными, а Отцы Церкви не могли предвидеть все возможные обстоятельства, эти вопросы в Православной церкви так и остаются без определений.

Поскольку Православная церковь не имеет ни единого духовного главы, ни мировой столицы наподобие Рима, она отличается естественной тенденцией к децентрализации. С этим связано возникновение национальных независимых Церквей, которые греки называют автокефальными.

Русская церковь первой обрела независимость, и ее примеру последовали Греция, Сербия и Румыния.

В 1872 году, повинуясь национальным интересам, из юрисдикции православного Константинопольского Патриарха вышла Болгария. Это было сделано, чтобы болгар не объединяли в одну категорию с греками: по турецким правилам всех, кто подчиняется Константинополю, официально признавали «греками».

Так, болгары еще до того, как их страна стала независимым государством, создали во владениях Османской империи самостоятельную Церковь, наряду с Греческой, и за это они подверглись анафеме православного Константинопольского патриархата. Их провозгласили еретиками, поскольку патриархат считал: разграничение церковной юрисдикции должно совпадать с политическим разграничением, и в одном и том же политическом государстве может быть только одна Церковь. Таким образом, этот шаг Болгарии противоречил церковному канону — то есть был еретическим. Тем не менее независимость Болгарской церкви была признана султаном, и она была учреждена во главе с собственным экзархом. Что же касается России, то она, не делая никаких четких заявлений, на деле никогда не признавала константинопольскую анафему.

Через несколько лет Болгария стала независимым княжеством, и если бы юрисдикция Болгарского экзархата ограничивалась его территорией, Вселенский патриархат в Константинополе по логике должен был бы его признать. Однако в соответствии с султанскими фирманами юрисдикция Болгарского экзархата распространялась за пределы Болгарского государства, включая епархии во Фракии и Македонии — областях, номинально остававшихся под властью султана и служивших яблоком раздора между греками и славянами, боровшимися там за влияние. Поэтому греко-болгарская схизма продолжалась. Сегодня этот вопрос снова приобрел важное значение. Македонские епархии и часть фракийских, находившиеся в церковной юрисдикции Болгарии и политической юрисдикции Порты, теперь, в результате последних войн на Балканах и Бухарестского договора, оказались частью в руках Сербии, а частью в руках Греции[91]. Доселе Болгарский экзархат был ядром, вокруг которого объединялись все болгарские национальные элементы в Македонии, но теперь, из-за Второй Балканской войны, македонские болгары попали под юрисдикцию Митрополита Сербского, и в результате опасаются утраты своих национальных черт: болгары боятся, что их церкви и национальные школы не могут продолжать существование на территориях, приобретенных Грецией и Сербией. В результате некоторые болгары в этих областях Македонии заговорили — в качестве наиболее надежного средства сохранения своего народа — об отделении от Православной церкви, переходе в подчинение Римской церкви или принятии протестантизма{14}.

Несмотря на эти различия, Русская церковь и независимые Церкви Востока в действительности представляют собой единую Церковь — если у них нет единой организации, то налицо единство вероучения, а единство вероучения обеспечивается его неизменностью, из-за которой в какой-либо международной властной структуре и периодических соборах просто нет необходимости. Поскольку дискуссия по догматическим вопросам завершена раз и навсегда, либо они навеки оставлены расплывчатыми и неопределенными, такому органу власти нечего формулировать, а соборам — нечего обсуждать. Более того, панегиристы Православной церкви гордятся отсутствием у нее единого органа власти и ее организацией по национальному признаку, которая, по их мнению, позволяет сочетать единство вероучения с независимостью Церквей, или, согласно формулировке Хомякова[92], «единство в свободе, но по закону любви».

Но если национальная организация восточных Церквей — источник их силы, то одновременно она и источник слабости, поскольку в результате такой организации православных Церквей и отсутствия у них единого духовного главы стало огосударствление многих из них, и нагляднейший пример тому — судьба Русской церкви.

Православные церкви, и особенно русская, оказались открытыми для доступа светской власти, власти государства, и были ею подчинены.

Русская церковь попала в зависимость от государства. Часто приходится слышать, что это обстоятельство гарантирует политическую свободу и свободу мысли, но ни в истории России, ни в истории Византийской империи мы не найдем тому примеров. Напротив, и в российской, и в византийской истории мы сталкиваемся с двумя явлениями — идейным застоем и политическим деспотизмом, — возникшими, судя по всему, не без участия Церкви, поскольку она, подчинившись государству, не имела средств для сопротивления светской власти, и последнюю ничто не сдерживало. Светская