Сбить на взлете - Илья Бриз

— Терентий, худой сзади! Прими левее! — а он, тугоухий, ноль внимания, своего ведущего летеху Гродненского прикрывает. Пришлось применить более доходчивую лексику: — Тереха, мать твою! Быстро в сторону съ…бал! Мессер сзади!

Дошло, наконец, как до жирафа. Худого я отогнал, потом капитану Зарубину пришлось подсказывать, чтобы в сторону солнца поглядывал — там какие-то непонятные точки на высоте появились. И точно — пары минут не прошло, как еще четверка «худых» к нашим штурмовикам попыталась пробиться. Хрен им! Кто вовремя предупрежден, тот, считай, наполовину победил. Крутились как белка в колесе, но дали Илам нормально отработать. Я после каждой атаки тянулся вверх, пользуясь большей мощностью своего мотора. Пара мессеров попробовала подловить, но не вышло — вовремя заметив, ушел в правый вираж. В хвост гадам не зашел, но короткой очередью из обоих пулеметов пуганул — ушла пара вверх, отказавшись от преследования меня осмотрительного.

— Никифор в жопу деланный! — он лейтенант, я сержант, но так быстрее дойдет. На земле потом извинюсь. — Куда за «худым» увязался? Наше дело горбатых прикрывать!

Штурмовики, наконец-то, по своим целям отработали и медленно, не разрывая круга, потянулись над нейтралкой на восток. В кои-то веки все правильно делают. А вот у меня проблемы — посмотрел на приборы, проверил по механическим указателям через прозрачные крышки из оргстекла на крыльях и понял, что до аэродрома Илов никак не дотяну — форсированный мотор на предельных режимах заметно больше бензина жрет.

— «Волга-четыре», «Волга-четыре!» Я — «Чертенок», я — «Чертенок». Прошу разрешения ввиду нехватки горючего следовать напрямую к своей полосе.

Как это ни странно, но возвращаться в полк, не сопровождая штурмовиков, мне разрешили. Сбросил скорость до жалких двухсот шестидесяти на большом шаге винта — самый экономичный режим — и в одиночку потелепал домой.

Сел нормально, на последних каплях подрулил к своему капониру, заглушился, перегазовавшись, и, открыв фонарь, заполучил от любимой вместо поцелуя слезы. Шея у меня, видите ли, до крови растертая — при резких поворотах башки хэбэшным подворотничком натирается как грубой шкуркой. Ну, так, ежели головой не крутить на триста шестьдесят градусов, то можно от мессера очередь в верхнюю часть нижних конечностей моей ласточки заполучить. Одновременно понял, почему папа в шелковом шарфике любил летать. Надо теперь не забывать расстегивать верх гимнастерки перед полетом. Или лучше напрячь любимую, чтобы подворотнички из скользкого шелка мне подшивала? Все равно собиралась свадебное платье укорачивать…

* Главное артиллерийское управление.

Так и не понял, ругали меня на разборе полетов или хвалили за самовольное принятие на себя руководства боем. Ну, я же нечаянно, увидел одно, другое, третье и подсказывал. Еще лейтенант Никифор Подшивальщиков разобиделся за грубое слово. Сам-то своего ведомого Сашку Липатова только так кроет, не думая придерживаться установленных правил радиообмена. На полгода всего старше сержанта, а туда же — очень грязно поливает. Хотел рапорт на меня писать, хмырь болотная. Его комполка вовремя окоротил — оказывается на меня уже, как на командира звена — и когда это я успел им стать?! — представление на средний начальствующий состав в штаб нашей первой Воздушной армии отправлено. И особых сомнений в удовлетворении ходатайства высшим командованием у майора Варламова нет. Есть, мол, еще прошлого года приказ об ускоренном производстве в новые звания.

Ха! Сравняюсь кубарями со своей Валюшей! Денежное и вещевое довольствие тоже в лучшую сторону изменится. Нет, жена нос не задирает и своим старшинством в звании не пользуется, но все же… Чего-то я в женщинах вообще не понимаю. Сдружилась с Ленкой Кривошеиной, несмотря на знание о некоторых былых обстоятельствах наших отношений. Прямо-таки не разлей вода. Не одна, так другая меня опекает. Если благоверной рядом нет, когда с вылета возвращаюсь, то после традиционного ведра холодной воды из Мишкиных рук на спину, Кривошеина сухое полотенце подаст. А затем и свежую гимнастерку. Потом весьма вежливо спросит, как работало оружие и займется чисткой пушки и пулеметов.

Похоже зря мы мотор на «чертовой дюжине» меняли. Надо было всю машину списывать. Неисправности вдруг посыпались как из рога изобилия. Сначала левый бензобак порвался в месте приварки внутренней перегородки. Она нужна, чтобы горючка во время активного пилотажа не переливалась, меняя поперечную балансировку самолета. Вскрыть обшивку крыла, заменить треклятую емкость для бензина, восстановить силовую структуру плоскости, фанерное, тканевое и лакокрасочное покрытие — та еще работенка. Еще через день, когда с Лехой Годолякой из разведки возвращались, у меня правая стойка шасси в конце пробега сложилась. Представительная аварийная комиссия выявила заводские дефекты силового пневмоцилиндра и замка, фиксирующего стойку-амортизатор в выпущенном положении. Замена стойки в сборе, замятого винта и ремонт законцовки крыла. За техсостав эскадрильи обидно — лишились денежной премии за безаварийную работу. Затем полетел умформер передатчика. Но тут мы с моей благоверной, Елизарычем и Мишкой по-тихому вопрос замены решили. У Валюши обменный фонд со списанных самолетов всегда в запасе имеется. Вечерком, под видом регламентных работ радиооборудования, поменяли, пока Ленка на стреме стояла. О лопнувшей покрышке на новой стойке шасси и отказе почти одновременно части приборов можно уже и не говорить — мелочи.

А потом меня сбили. Обидно, досадно, «чертову дюжину», хоть и очень капризная в последнее время была, до слез жалко. Шли в прикрытии восьмерки «пешек» в ближний тыл противника — разведка сообщила о точном расположении штаба немецкой охранной дивизии. Отработали наши пикировщики по какому-то селу с не очень-то крутого снижения, но четвертьтонными фугасками — на каждом Пе-2 по две штуки было подвешено — и превратили поселок в чадящие развалины. А на обратном пути мы почти сразу нарвались на мессеры в десятке километров от линии фронта. Похоже, у немцев где-то в этом районе аэродром подскока есть. Иначе откуда «худые» взялись? У «пешек» свое оборонительное вооружение неплохое, да и скорость после избавления от бомбового груза вполне приличная. Но у фрицев-то высота на момент встречи была и численное преимущество. Пришлось покрутиться. Капитан Зарубин одного «ганса» мастерски снял, но и сам на прицел ведущего другой пары «худых» угодил. Орал я тезке по рации, что вот-вот его подожгут, сам успел непонятно как немцу пару снарядов из пушки в крыло всадить — бестолку. Очень уж упрямый гад попался. Сколько бы ни говорило начальство — даже приказы соответствующие были! — что немец выдыхается и что опытных пилотов у него с гулькин хвост осталось, враки это все. Как пер мессер на начальника ВСС полка до моего вмешательства в его аэродинамику, так и чешет на полной скорости. Пришлось самому под очередь подставляться, чтобы зайти фашисту в хвост. Всего-то с пяток пуль в «чертову дюжину» попало — на мое счастье ведомый немца из пушки почему-то не стрелял. Заклинила? Значит, не только у нас отказы оружия во время боя бывают. Фриц, атаковавший Зарубина, все-таки отвернул, получив добавку во второе крыло. То, что у меня приборная доска осколками стекла брызнула — это мелочи. А вот пробитый радиатор охлаждения мотора — труба! Плюнул я на «пешки», на своего ведущего, крикнув по рации, что поврежден, и потянул к фронту на максимальных оборотах, пока двигатель от перегрева не заклинил. До линии боевого соприкосновения оставалось всего-то ничего — пока дрались, на месте ведь не стояли. Там и ЛаГГи над нашими войсками паслись. Они-то и отогнали от меня мессеров. Да и не очень-то немцы в последнее время любят залетать на нашу сторону — знают, что могут полновесную ответку заполучить. Чему-то за прошедший год с гаком ВВС Красной армии все-таки научились. Мотор, поплевавшись дымом из выхлопных патрубков — масло в перегретых горшках горит — встал. Нелепо застывшая лопасть винта вверх и немного в бок торчит. Поработал я немного ручкой, проверяя управление своей подраненной ласточки, и понял, что посадить даже на брюхо не смогу — очень уж плохо рулей слушается. Кое-как задрал машину вверх, гася скорость — на большой фонарь кабины хрен откроешь. Отстегнул привязные ремни, с некоторым трудом перевернул самолет через крыло и вывалился из «чертовой дюжины». Сразу, как будто совсем недавно учил, вспомнились строчки из наставления по ПДС*. Расставил руки-ноги, прогнулся и, к собственному удивлению, прекратил крутиться, как… Ну это один из летчиков полка еще до войны так говорил — мол, по настоящему свободным в падении может быть только кусок дерьма. Ибо под действием скоростного напора принимает наиболее обтекаемую форму. Обтекаться мне почему-то не захотелось, поэтому дернул кольцо парашюта. Динамический удар был чувствительным — как мои яловые сапоги с ног не слетели? Непонятно. А потом малость охренел — красиво-то как. Ветер в стропах посвистывает, над головой купол чуть покачивается, а внизу поле какое-то расстилается. И видно во все стороны далеко-далеко. Задергался, только когда земля начала подозрительно быстро приближаться. Напряг прижатые друг к другу и чуть согнутые в коленях ноги, приготовился. Е…нулся… Ударился, в общем, несмотря на сработавшие пружиной нижние конечности, сильно — стопы как огнем обожгло. Парашют меня куда-то потащил. Кое-как, подтягивая нижние стропы, загасил купол. Лежу, гляжу в синее небо и балдею — живой! И даже без ощутимых повреждений меня многострадального. Тут сверху Як тенью и гулом мотора накрыл, пролетев на бреющем. Только тогда и сообразил, что это кто-то из наших обо мне дураке беспокоится.