Русские инородные сказки 2 - Макс Фрай

Мы не знаем, зачем пустились в путь и даже не уверены в том, как нас зовут. Меня вот зовут…

В этот момент Егоров застеснялся и прекратил дозволенные речи.

Мы даже прослезились от такого поэтичного рассказа и не заметили, как оказались в одном неловком и опасном месте.

Очнулись мы от страшного крика Носоглоточного Храповицкого:

— Вилы! Вилы! Нам — вилы! — кричал он.

И, правда — перед нами были подводные Вилы.

Жители Вил злобно смотрели на нас из-под воды. Они были увешаны золотыми цепями, снятыми с погибших пиратских кораблей. Эти подводные обитатели, как известно, весьма мобильны и в случае раздражения принимают малиновую окраску. И, действительно, море вокруг нас приняло интенсивный бурый цвет.

Кондратий Рылеев хватил себя в грудь и затрясся, лоцман Егоров сжался, капитан — побелел, но держался мужественно.

Один Наливайко не растерялся и сразу предпринял активные действия.

Он вывернул карманы и начал прохаживаться по палубе. Жители Вил высовывались из воды и тщательно рассматривали карманы Боцмана. Поняв в чём дело, мы тоже присоединились к Боцману и принялись показывать их содержимое карманов и закромов. Содержимого, впрочем, не было.

— Держи карман шире! — скомандовал Капитан остальным матросам. Что те и выполнили моментально.

Внезапно море очистилось и снова приняло загадочный цвет морской волны.

И мы поняли, что путь свободен.

К нам на рею сел Буревестник. Он был длинный и тонкий, похожий на кнут Гамсуна или на критика Баритонского.

— Добра не жди, — сказал Рылеев и, хватив себя за волосы, побелел.

— Никогда не любил эти хламиды-монады, — сказал я.

— Чую, скоро грянет буря, — сказал капитан.

— Я знаю, в чём тут дело, — сказал лоцман Егоров. — Глядите!

Там куда он показывал, в дохлой зыби вод, виднелась маленькая лодочка с каким-то уродом.

— Это — кадавр Клебанов, — пояснил наш лоцман, — одно из самых страшных созданий Просперо Мериме, который заманивает путешественников в свой Замок Нравственных Иллюзий.

Оказалось, неподалёку находится остров, на котором живёт великий волшебник Просперо Мериме, который при помощи волшебных книг населил свой остров диковинными существами, а сам, пользуясь магическими заклинаниями, взял в жёны работницу табачной фабрики.

— И что теперь, — спросили мы хором. — Что мы должны делать?

— Сам не знаю, — отвечал Егоров. — Просперо Мериме любит зазывать на свой остров путешественников и душить их своими трагедиями в углах своего дома, похожего на лабиринт. Он считает, что его комнаты чрезвычайно оживляют мумии путешественников, красиво — как дети — расставленные по этим углам.

— Пожалуй, у нас крупные неприятности, — заметил капитан. — Я вижу только один выход. Нужно отдать ему наш жребий.

— Но у нас нет другого жребия! — возмутилась команда.

— Да и хер с ним! — отвечал капитан. — Я ни разу не кидал жребий, нужно же когда-то попробовать.

На том и порешили. Из каюты капитана с великими предосторожностями вытащили тяжёлый кованый ящик со Жребием. Жребий мирно покоился внутри, завёрнутый в мягкую фланель.

Мы с трудом перевалили его за борт.

Жребий был брошен и тяжело булькнул, уходя под воду.

Тут же всё изменилось.

Сразу подул страшный ветер, природа нахмурилась, набухла, надулась и насуропилась.

С одной стороны «Алко» начал удаляться от острова, с другой стороны, нам не очень нравилось, какой ценой мы этого достигли.

Разразилась страшная буря, спички ломались как мачты, и было совершенно невозможно прикурить. Морские гады засовывали свои рыла прямо в уют-компанию, а от частых ударов о переборки у всех наступило раздвоение личности. Боцман Наливайко сам с собой сдвигал стаканы, я написал на себя же критики, а Кондратий подрался с Рылеевым.

Страшный ветер Матрёнин пассат гнал нас в шеи и гривы прочь от острова.

Один Буревестник, перелетев в лодку и сидя на плече Клебанова, мрачно хохотал в отдалении. Мы выстрелили в них из зенитного орудия, но Клебанов с Буревестником, вероятно, были недостаточно высоко.

Буря ширилась и множилась, и мы были этим несколько озабочены. Так продолжалось лет семь или восемь — не больше.

После бури, затеянной Просперо Мериме, мы всё же потеряли ориентировку. Совершенно непонятно куда занёс нас Матрёнин пассат — в Мальпасо или в Павлов посад. Может, это Матрёнин двор на горизонте — после такой бури ни в чём нельзя быть уверенным.

— Что мы поставим на карту? — спросил капитан.

Мы заявили, что можем поставить на карту многое. И все зашарили по карманам.

Капитан вынес карту на свежий воздух. В итоге на неё были поставлены две бутылки рома, перочинный нож и пепельница. Для того чтобы обнаружить ориентировку, нужно было сделать что-то ещё.

Тогда Кондратий Рылеев хватил себя по спине, и сразу же вспомнил о коробке из-под Маточного Молока.

Там, вместо молока лежала Матка. Слово это, впрочем, имеет множество значений — потому что корень его от жизни, её начала и продолжения, а всякая навигация есть управление жизнью. Верные координаты есть спасение этой жизни. Ну, и самой Матки — тоже.

Те, кто умел, перекрестились — удобным им способом.

Между тем, Кондратий достал из коробки другую, размером поменьше, из неё третью, потом четвёртую…. Наконец, в его руках очутилась коробочка величиной со спичечный коробок, внутри этой деревянной или костяной коробочки болталась что-то, похожее на муху.

Боцман Наливайко подул внутрь, муха шевельнула лапками, и сразу же облако правильной ориентировки окутало корабль.

Всё встало на свои места — даже посуда на камбузе.

А у горизонта мы тут же увидели огромный Шар, высившийся над спокойным морем.

— Что и требовалось доказать, — сказал Кондратий Рылеев. — Матка всегда тяготеет к шару. По крайней мере, мы теперь знаем, где находимся.

Лоцман Егоров, впрочем, не выказал особой радости.

— Это не шар, — с некоторым ужасом выдохнул он. — Это яйцо Алконоста. Именно поэтому и кончилась буря. Да. Примета такая.

Мы согласились с ним, что бывают странные сближения, но, тем не менее, нам чужие яйца ни к чему, сближаться с ними без надобности, а пугаться их, тем не менее, не стоит.

Вскоре мы увидели извилистую линию берега. Пахло пустыней и мирными жителями.

Чтобы пополнить запасы Того и Сего, а так же обменять на стеклянные бусы что-нибудь полезное, мы бросили якорь в виду огромной толпы аборигенов.

Действительно, горланя и распевая похабные песни, на берегу шумели местные жители, тряся чем Бог послал.

Зрелище это мало возбуждало аппетит, поэтому мы отправились на местный блошиный рынок. Однако лоцман отговорил нас от покупки блох. Только люди сложной судьбы употребляют блох, часто они достаются людям в качестве наказания, а не закуски к горячительным напиткам.

Впрочем, лоцман знал одного торговца, что понимал толк в дичи.

Это был Убийца Двух Зайцев. И правда, дичь в его лавке была полная. Упитанная у него была дичь.

Мы спросили бельмесов — с детства каждый из нас был наслышан об их вкусе, но никто из нас не смыслил ничего в их приготовлении. Убийца Двух Зайцев написал нам на обороте кассового аппарата целую инструкцию по их приготовлению.

Но кассовый аппарат остался у него в лавке, хотя капитан запомнил главные слова с которых начинался рецепт: "Хорошенько промыть и откинуть…"

Возвращаться мы не решились, сочтя это плохой приметой, а в это время бывалый Рылеев настоял на покупке двух слоновьих хоботов, солёных и перченых, саго, имбиря и каркаде.

Этим мы и ограничились.

Тем же вечером, мы тщательно промыли бельмесы и несколько раз по очереди откинули их, использовав всё пространство камбуза. Наконец, они были уложены в кастрюлю. Но когда утром кок заглянул в кастрюлю, то увидел, что ни одного бельмеса не осталось.

Да-с.

Тут мы сами виноваты, никто не просил нас делать что-то «тщательно», когда, наоборот, нам настоятельно советовали сделать это "хорошенько".

Путь наш лежал всё южнее и южнее — через Канал, что вёл между двух материков к городу Красноморску.

Вода была мутной и белой. Берега, впрочем, напоминали болото, цвет их был красен, а среди этого киселя торчали редкие деревья. На деревьях угрюмо сидели Синие птицы.

Кондратий Рылеев посмотрел на них и сплюнул за борт. Потом он хватил себя по лбу.

— Ба! Они похожи на куриц, что разводили Подземные жители в имении моего батюшки, — объяснил он причину своего недовольства. Мы принюхались.

Действительно, здесь пахло молоком и навозом.

Носоглоточный тут же закричал: