Русские инородные сказки 2 - Макс Фрай

Шлюпка со скрежетом уткнулась в песок, и мы ступили на землю, от твёрдости которой давно отвыкли. На всякий случай набычившись и навострив лыжи, мы двинулись в глубину острова.

Продравшись через мужественные заросли брусники, мы очутились на огромной поляне.

— Ясно, — сказал Наливайко. — Это остров принадлежит Мастеру Золотые Ручки.

Ровно посередине острова высилась статуя Мастера Золотые Ручки. Сначала я принял её за статую Будды, но потом понял, что ошибся. У Мастера была довольно угрюмая рожа, а так же в отличие от цельнозолотых статуй, у истукана были золотыми только руки — и то до предплечий. Впрочем, как и Будда, он порос лианами, похожими на водоросли.

И правда, в отдалении раздавался шум непрекращающейся работы. Стучал кузнечный молоток, повизгивала пила, слышилось пыхтение и гулко капал пот.

У конца тропинки стояла кузня. Отбычившись и затупив лыжи, мы приблизились к ней.

Из дверей вышел хмурый народный умелец. От него разило перегаром, а из кузни тянуло кислым и влажным.

Он церемонно пожал нам руки.

Довольно болезненным и тяжёлым было пожатье его золотой десницы, но приходилось терпеть.

Выяснилось, что Мастер Золотые ручки всю жизнь хотел пожать какие-нибудь лавры, но лавры, увы, не росли на его острове. Приходилось искать замены. Многие годы он жал жмыхи и соки. Теперь мы внесли в жизнь Мастера Золотые Ручки разнообразие.

— Какая лёгкая у вас рука, — отдуваясь, заметил наш капитан и спрятал босую ногу за обутую. Из вежливости.

— Двадцать девять килограмм. Да-с. — Мастера это наблюдение капитана несколько раздосадовало. — Хотите ещё?

— Нет-нет, не сейчас.

Чтобы сгладить неловкость, я заявил, что у нас есть лавры.

И точно, у нас был один нетронутый мешок лаврового листа, а если присовокупить к нему тот лавр, что мы с утра положили в суп, то и два мешка могло оказаться к услугам Мастера.

Тот несказанно оживился.

Матросы живо сгоняли на «Алко» за лавром. Мы посадили мешок в ямку и полили его медовухой.

Ожидая результатов, Мастер Золотые ручки провёл для нас экскурсию по острову. Поехали на блохе. Она была огромная, похожая на двуногих роботов из фильмов Лукаса. Подковы её стёрлись, и блоха поминутно старалась свалиться под откос и сбросить седоков.

Остров был непрям, извилист и негромок. Повсюду валялись странные никчемные механизмы, бессмысленные приборы и стояли ненужные сооружения.

Мастер рассказывал нам о гигантском Стреляном Воробье, что повадился склёвывать у него безнадзорные шестерни и болты. Болтаясь на качающейся блохе, мы втягивали головы в плечи, а руки в обшлага, не пытаясь даже и представить себе этого монстра.

Совершив круг почёта, мы вернулись к кузне.

Внутри, на верстаках и стапелях, была разложена тонкая работа, сделанная наполовину, но — сделанная без сучка и задоринки. И правда, выглядела она несколько уныло.

Мастер Золотые Ручки начал, чтобы похвастаться перед нами сноровкой, что-то подкручивать и подверчивать, подсасывать и подсюсюкивать. Потом он принялся лить пули.

— Стреляный Воробей, — бормотал Мастер Золотые ручки, — он такой… Его на мякине не проведёшь. Вы проводили кого-нибудь на мякине?

Мы с горечью признались, что не только провожать, но и встретить кого-нибудь на мякине нам никогда не удавалось.

Мастер кончил лить пули и достал из кармана маленькую коробочку. Коробочка напомнила нам нашу собственную, в которой сидела Матка, подаренная Пасечником. Но тут, видно, дело обстояло иначе. Мастер Золотые Ручки потряс её над ухом, улыбнулся чему-то, перекрестился левой рукой и открыл крышечку.

Оттуда вылетел комар.

— Комар, точи нос! — сурово крикнул Мастер.

Комар жужжал недовольно. Видимо, отнекивался. Но деваться ему было некуда — пришлось точить.

Дело выходило плохо, комар жужжал всё обиженнее и недовольнее.

Наконец, удовлетворённый, Мастер поймал его щепотью и засунул обратно.

— Чудо! Я гений и сукин сын! — объявил он.

Комар опять не подточил нос, а мы готовы встретить Стреляного Воробья во всеоружии.

Мы вышли из кузни и перевели дух. Блоха стояла рядом, почёсывая лапы.

За истёкшее и просочившееся время наш лавр пустил корни и распустил почки и кочки. Теперь он выглядел на все пять или даже восемь. Никто бы не посмел сказать, что гигантское дерево ещё утром было всего лишь мешком приправы.

Мастер Золотые Ручки обежал вокруг лавра, и вдруг, подпрыгнув, полез по стволу.

— А как же охота на Стреляного Воробья?! — жалобно спросил кровожадный Кондратий Рылеев и хватил ладонью по лавру.

Но Мастер был уже вне пределов досягаемости.

— Пошли, — сказал лоцман Себастьян Перрейра. — Нам ничего тут не светит. Я знаю, что сейчас будет.

Из кроны лавра раздавалось кряхтение и причмокивание.

Ждать было нечего, пора была вернуться к шлюпке. Когда мы, снова продравшись через мужественные заросли брусники, в спину нам дарил жуткий храп. С капитана слетел единственный тапочек, с Боцмана — фуражка, а с меня показное равнодушие.

— Теперь он будет почивать на лаврах вечно, — предрёк судьбу Мастера Себастьян Перрейра, — А Стреляный Воробей станет полным властителем острова и дум.

Боцман Наливайко высказался в том смысле, что неплохо бы забрать механическую блоху, которая уже вряд ли кому пригодится, но его одёрнули. Ишь какой! Блох на корабле разводить.

Эвона какая гадость.

Мы причалили к острову, что на всех картах был обозначен как остров Кристального Ключа.

На острове действительно был Кристальный Ключ — он всё время двигался, и от него приходилось уворачиваться, чуть что он норовил заехать нам по головам. Во все стороны от Ключа летели брызги. Вокруг стекали ручьи, ручейки и реки кристальной воды. Вода сверкала своими кристаллами на солнце. Водопады кристалились повсеместно, а кристальные озера вспыхивали разноцветными огнями.

Всё это была правда чистой воды, что текла мимо глыб фактов. Факты, впрочем, были больше похожи на обычную гальку.

Кондратий Рылеев зачерпнул чистой правды горстью и набрал её в рот.

Сглотнув, он поднял на нас глаза и с ужасом уставился в наши лица. Волосы его встали дыбом. Он переводил взгляд с одного на другого, пока Всадница без Головы не догадалась подсунуть ему своё зеркальце. Рылеев, увидев своё изображение, затрясся ещё пуще и чуть не хватил зеркальцем о камни.

Зеркальце, впрочем, тут же отобрали, а Кондратий, схватил себя за сердце и опустился на берег ручья.

— Вот оно, суровое действие чистой правды, — произнёс лоцман Себастьян Перрейра.

И мы отправились восвояси, не оставив, впрочем, надежды запастись жидкой правдой. Мимоходом мы заметили, что перед нами журчат ручьи чуть разного цвета — нет, все они были достаточно кристальны, но всё же отличались друг от друга. Оказалось, что в одних ручьях текла народная правда, а в других — общественная истина.

Пробовать их на вкус, чтобы почувствовать разницу, мы не решились.

Однако на берегу мы обнаружили несколько ларьков и лавок. Полдюжины туземцев торговали жидкой правдой, разлитой в колбы разного цвета.

Капитан взял одну — не самую чистую.

— Чистая правда редко используется, — объяснил он. — От неё могут выйти ожоги. Она часто вызывает резь в горле или боль в глазах. Во всём нужно знать меру.

Собственно, если откупорить колбу, правда чистой воды превратится в уже единожды использованную правду чистой воды. А это не совсем одно и то же, и к правде будет примешиваться разное. Примеси эти вполне безвредны, а некоторые даже полезны.

Но это уже будет не совсем чистая правда, а то и вовсе грязная правда.

Наливайко согласился, и сообщил, что правда напоминает ему чистый спирт, который, будучи откупорен тут же становится девяностошестиградусным спиртом. Потом загадочно превращается в семидесятиградусный, потом, хорошо, если превратится в водку — а то и, бывало, сразу превращается в неприятный запах изо рта, от которого сразу и не избавишься.

Все мы прикупили немного правды. Один Рылеев купил колбу с истиной, сказав, что не для себя берёт истину, а для общественного и социального блага своих друзей, оставленных на Родине.

И всё же мы чувствовали себя неуютно на этом острове. Брызги правды и истины всё же попадали нам на незащищённые участки кожи, нам приходилось вдыхать этот кристальный воздух, вынуждая нас к анализу, самокопанию, рефлексии и прочим ненужным размышлениям.

Не говоря уж о том, что многие матросы очень возбудились, потому что ожидали, что откуда-нибудь, из-за угла, выскочит Голая Правда. Но никого голого на них не выскакивало, и от этого у них на лицах возникло недоумение и фрустрация.